Страница 6 из 25
Потом Аманда узнала, что Брайан был мошенником и беззастенчиво грабил собственную компанию. Если руководство Би-би-си выдавало ему на съемки очередной серии двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, то он обходился меньшей суммой, а разницу использовал творчески. Он давал взятки и брал их сам.
Меньше всего Брайан Трасслер стремился создать продукцию высокого качества или получить награду, его не волновал престиж, его интересовало лишь одно: выдоить из системы кинопроизводства как можно больше денег. Он имел репутацию успешного производителя стандартных, надежных сериалов о буднях полицейских или врачей. Его ничуть не беспокоило, что в художественном плане американские «Скорая помощь» и «Полиция Нью-Йорка» были несоизмеримо выше его творений.
И в самом начале их бурного романа Аманду это тоже не беспокоило. Она, двадцатидвухлетняя девушка, которая была без ума влюблена в одного из богов телевидения, получила возможность постоянно встречаться со звездами и участвовать в создании рейтинговых, предназначенных для показа в прайм-тайм сериалов, – о таком старте карьеры можно было только мечтать! Брайан сказал ей, что его брак якобы уже несколько лет существует только на бумаге, он, дескать, собирается расстаться с женой и – знал, чем можно ее завлечь, – вдобавок намерен дать Аманде возможность поставить свой собственный сериал.
Четыре года спустя он по-прежнему оставался женатым человеком, а до собственного сериала дело так и не дошло, поэтому Аманда уволилась из его компании и заняла более перспективную должность в «20–20 Вижн». Но порвать с Брайаном она так и не смогла. Предприняв однажды отчаянную попытку расстаться, Аманда, чувствуя себя глубоко несчастной, провела без него целых три месяца, но после очередного ланча со спиртным они снова оказались в одной постели.
И вот теперь она смотрела, как он жадно и нервно курил сигарету.
– Ты забрал семь лучших лет моей жизни, Брайан. Мне уже двадцать девять, ты понимаешь? Мои биологические часы тикают, и ты должен быть справедлив по отношению ко мне. Я хочу иметь мужа и детей. Хочу проводить выходные с мужчиной, которого люблю.
– Ну так давай прямо сегодня начнем жить вместе, – предложил он.
Официант принес им кофе. Брайан заказал бренди. Аманда дождалась, когда официант отойдет от их столика, и укоризненно произнесла:
– Это ты здорово придумал. Твоя жена на восьмом месяце, а ты хочешь, чтобы и твоя любовница тоже забеременела. Ты на какой планете живешь, Брайан?
Он смерил ее недобрым взглядом:
– Ты с кем-то встречаешься?
– Нет.
Он вздохнул с облегчением:
– Значит… у меня еще есть шанс, да?
– Ничего подобного, – ответила она. – Мне очень жаль, Брайан, но никаких шансов у тебя нет.
6
10 июля 1997 года, четверг. 03:12
От: [email protected]/* */
Кому: подписчикам новостных групп Usenet; фан-клубам и всем поклонникам Глории Ламарк
С глубоким прискорбием сообщаю о смерти моей матери Глории Ламарк, последовавшей во вторник, 8 июля, в ее доме в Лондоне.
Похороны состоятся на кладбище Милл-Хилл в следующую среду, 16 июля, в 12:00. После похорон в доме номер 47 по Холланд-Парк-авеню, Лондон W14, состоится поминальный обед.
Приглашаются все друзья и поклонники усопшей.
Рекомендуется приходить заранее, поскольку ожидается большой наплыв посетителей.
Подробности заупокойной службы, для тех, кто не сумеет попасть в церковь, будут объявлены позднее.
Не забудьте зарегистрироваться на веб-сайте Глории Ламарк!
http://www.gloria_lamark.com
7
– У меня есть тайна, – сказал старик и погрузился в молчание.
Доктор Теннент привык к тому, что этот пациент вообще частенько делал в разговоре долгие паузы. Майкл сидел на своем удобном стуле, раскрыв историю болезни и чуть выпрямив спину. Кейти постоянно говорила мужу, что осанка у него паршивая.
Кейти.
Ее фотография до сих пор стояла на его письменном столе, и она по-прежнему занимала его мысли, частичка ее присутствовала во всем, что занимало его. Майкл хотел освободиться от нее и в то же время парадоксальным образом желал, чтобы она осталась. На самом же деле он мечтал освободиться от боли, обрести способность двигаться дальше. Но чувство вины неизменно препятствовало этому.
Кабинет доктора Теннента, длинный и узкий, размещался под самой крышей элегантного особняка. Прежде особняк этот был лондонской резиденцией одного чайного магната, а теперь являлся частью Шин-Парк-Хоспитал. Здесь находились кабинеты шести психиатров и четырех психотерапевтов, а также тридцать отдельных палат для стационарных пациентов. К дому вела дорожка, обсаженная рододендронами; она петляла на протяжении четверти мили по ухоженному парку, тянувшемуся до самой Темзы. Ничего этого ни Майкл, ни его пациенты не видели: в его кабинете имелось лишь одно маленькое круглое окно, похожее на корабельный иллюминатор, и находилось оно значительно выше человеческого роста, под самой крышей.
Кабинет у доктора Теннента был крохотный. Письменный стол, два обычных стола и ряд шкафов вдоль стен, почти каждый дюйм поверхности занят папками, письмами, медицинскими журналами или книгами, ждущими его рецензии. Даже на компьютере лежала какая-то пачка бумаг, она лежала там так давно, что Майкл перестал ее замечать.
Он знал, что и ему самому требуется психотерапевт, – вот ведь ирония судьбы. Он должен найти в себе силы справиться с собственным горем и жить дальше. Но это было выше его, перевернуть страницу никак не получалось, и фотография Кейти по-прежнему оставалась у него на столе. И, глядя на нее, Майкл вновь и вновь прокручивал в памяти события того страшного дня. Вот только что они ехали по дороге, Кейти плакала, у него самого настроение было дерьмовое, а в следующее мгновение…
Провал в памяти.
Амнезия. Тот самый защитный механизм, который помогает не сойти с ума некоторым убийцам. Можно сегодня совершить самое страшное преступление, а на следующее утро проснуться и абсолютно ничего не помнить.
Буквы на карточке пациента стали расплываться. Майкл чуть опустил голову, поправил очки с мультифокальными линзами, и слова вновь обрели резкость.
На первой странице было напечатано: «Дортмунд, Герман Барух. Род. 07.02.1907». Дортмунд умирал: у него была последняя стадия онкологии. Началось с рака прямой кишки, но теперь метастазы распространились по всему организму. Он еще каким-то невероятным образом держался: в его исхудавшем теле оставалась внутренняя сила, витали призраки демонов, которые некогда владели им и которых теперь он пытался изгнать. Дортмунд мучительно проживал день за днем, сохраняя хрупкое здравомыслие. Надеяться на большее он не мог. Откровенно говоря, Майкл в глубине души считал, что даже и этого его пациент не заслужил.
Но доктор Теннент был слишком профессионален, чтобы позволить прошлому Дортмунда влиять на его суждения или медицинские предписания. Этого человека в свое время судили в Нюрнберге, но он избежал виселицы. И с того времени, мучимый посттравматическим психозом и чувством вины, Дортмунд на протяжении вот уже пятидесяти четырех лет каждую ночь отправлялся в ад, а потом возвращался оттуда.
Иногда Майкла охватывала дрожь при одном только виде бывшего нациста. Он представлял себе, каково бы это было, оказаться в 1943 году в концлагере Берген-Бельзене вместе с Кейти, отделенными друг от друга проволочной стеной высотой в двадцать футов: с одной стороны женщины и дети, с другой – мужчины; в воздухе – запах смерти и разложения, а из труб поднимается дым.
Майкл напоминал себе, что подобные мысли не профессиональны, но как выкинуть такое из головы? Он снова посмотрел на Дортмунда и буквально содрогнулся от отвращения. Но при всем при том какая-то его часть сочувствовала немцу. Случались даже минуты, когда пациент нравился Майклу: присутствие бывшего нациста напоминало ему, что все мы способны творить зло, а иногда, порицая поведение того или иного человека, мы все же можем принимать его как личность. А данная конкретная личность интересовала Майкла.