Страница 21 из 25
Майкл рассматривал Гоуэла. Выше среднего роста, великолепно сложенный, очень красивый. С волосами, напомаженными гелем, в рубашке без воротника, классическом черном льняном костюме и черных замшевых туфлях от «Гуччи» он выглядел словно бы какой-нибудь высококлассный компьютерщик, принарядившийся для встречи с журналистами.
На первый взгляд новый пациент казался гораздо более нормальным и уверенным в себе, чем большинство входящих в этот кабинет людей. В его низком голосе отчетливо слышался американский акцент. Бостонский, предположил Майкл, хотя специалистом в этом вопросе его было назвать трудно. Единственным небольшим несоответствием, которое бросилось врачу в глаза, был планшет для записей с прикрепленным к нему блокнотом, который Гоуэл принес с собой и положил рядом на диван. Он не походил на человека, который носит с собой планшет. И на типичного ученого он тоже не походил, хотя в Штатах теперь и появилось целое племя самонадеянных профессоров, тесным образом связанных с производством. Видимо, теперь перед Майклом как раз и сидел один из них.
– Даже не нося очки, доктор Теннент, мы многие вещи видим сквозь призмы. Мы, правда, этого не осознаем, но так оно и есть. Вы когда-нибудь смотрите на звезды?
Майкл не понимал толком, куда клонит посетитель, но разговор поддержал:
– Да, случается.
– А вам известно, почему они мерцают?
– Нет, научного объяснения этого я не знаю. Я думаю, тут все дело в огромном расстоянии до них.
– Расстояние тут совершенно ни при чем. Это объясняется влагой, содержащейся в атмосфере. Мы можем видеть звезды только через влагу. А каждая капля – это миниатюрная призма, которая искажает изображение. Мы смотрим на звезды в ночном небе через мириады и мириады призм.
Пока Теренс Гоуэл объяснял все это, Майкл сделал первое заключение о пациенте. Голос того звучал слишком спокойно, искусственно спокойно, но за этим скрывалось огромное напряжение, словно бы говоривший пытался выдать себя за какого-то другого человека, не за того, кем он являлся на самом деле.
– Спасибо за разъяснение, – сказал Майкл, – я этого не знал. – Потом он доброжелательно добавил: – Сегодня вечером я посмотрю на небо новыми глазами.
– Как часто нам в жизни кажется, будто мы видим вещи ясно, хотя на самом деле это не так, доктор Теннент.
– И вы считаете, что это представляет для вас серьезную проблему?
– Не только для меня, но и для всех.
Майкл заглянул в анкету, потом снова поднял глаза на собеседника: надо было как-то направить разговор в нужное русло.
– Вы оставили большинство вопросов без ответа.
– Значит, вы обратили на это внимание?
В голосе Гоуэла послышалось удивление, но Майкл не знал, подлинное оно или нет.
– Да. Вам было неловко отвечать на вопросы?
– Нет.
Гоуэл улыбнулся ему дружеской, обезоруживающей улыбкой.
Майкл продолжал внимательно смотреть на пациента, однако язык тела в данном случае ничего не прояснил. Майкл решил двигаться дальше.
– Хорошо. Теренс, я бы хотел услышать, зачем вам понадобилось встретиться со мной.
– Это ваш «вольво» там внизу? Серебристо-серый?
Майкл помедлил: ему очень не хотелось понапрасну тратить время на разговоры, не имеющие отношения к делу.
– Да, – снисходительно ответил он. – Мы можем вернуться к тому, что привело вас сюда?
– Хороший автомобиль «вольво», надежный, никакие аварии ему не страшны.
Майкл мельком бросил взгляд на фотографию Кейти.
– Я думаю, лучше вообще не попадать в аварии.
Он встретился глазами с Гоуэлом и вдруг почувствовал, что краснеет.
Неужели Гоуэл знает о его трагедии? Вряд ли, хотя Майкл в первые месяцы после гибели жены написал для нескольких газет цикл статей о чувстве утраты, там было много личного. И к тому же пациенты нередко играли с ним в игры разума, правда не на самой первой консультации.
А доктор Теренс Гоуэл сидел на диване в абсолютно расслабленной позе, зная, что Майкл Теннент фиксирует каждое его движение, пытается заметить какие-то симптомы, так сказать, отыскать тоненькие пунктирные линии (с надписью «открывать здесь»), которые выведут его к причинам болезни.
«Ну-ну, доктор Теннент, мечтать не вредно».
Вслух же посетитель сказал:
– Ненавижу коктейльные вечеринки.
– Почему? – спросил Майкл.
– Что «почему»? – изумленно взглянул на него доктор Гоуэл.
– Почему вы ненавидите коктейльные вечеринки?
– Я? С чего вы взяли, что я ненавижу коктейльные вечеринки? – Казалось, пациент совершенно искренне недоумевал.
– Да вы сами только что это сказали.
Доктор Гоуэл нахмурился:
– Я ничего такого не говорил. Я вообще ничего не говорил.
Майкл сделал ручкой «Паркер» (подарок от Кейти на годовщину свадьбы) первую запись в истории болезни. При некоторых заболеваниях люди могут говорить вслух, даже не отдавая себе в этом отчета.
Томас Ламарк с трудом сдержал улыбку. Все будет гораздо проще, чем он предполагал.
«Может быть, ты и умен, доктор Теннент, но ты даже и не представляешь себе, насколько я умнее».
Тина Маккей пока была единственным его промахом. Ничего страшного, конечно, но вполне можно было обойтись и без этого. Он не удосужился предварительно как следует все выяснить, а оказалось, что ее отец – большая шишка, крупный государственный чиновник. Кто бы мог подумать, что исчезновение редакторши вызовет такой переполох.
Что ни день, черт подери, появляется очередная статья в газете. Что думают ее друзья, что думает ее мать, что считает по этому поводу полиция. С каждым днем всеобщее беспокойство усиливалось.
В списке Томаса было шесть редакторов, отвергнувших книгу. Лично его бы устроил любой. Но монета выбрала Тину Маккей.
Он возложил вину на монету.
Ну и кабинет у психиатра – длинный и узкий, как кишка; просто отвратительно. Разве можно работать в таких условиях? Какие уж тут доверительные беседы! Интересно, как этот мозгоправ находит в этом кавардаке то, что ему нужно? Боже, повсюду кипы бумаг, здесь и там разбросаны дискеты, валяются журналы, папки свалены кое-как. Такое чувство, что хозяин кабинета только-только сюда въехал, хотя на самом деле он сидит здесь уже семь лет.
«Ты гораздо, гораздо хуже свиньи, доктор Теннент, и в один прекрасный день – очень скоро – ты завизжишь гораздо громче свиньи.
И это будет еще до того, как я сделаю тебе по-настоящему больно».
Томас хорошенько изучил здание, прежде чем войти. Он побродил вокруг, проверил все выходы, включая пожарные, потом прошелся внутри со своим блокнотом. Он справедливо полагал, что у человека, который расхаживает туда-сюда с планшетом для записей, никто не спросит, что он здесь делает.
Теперь Томас Ламарк знал все лестницы, все коридоры и все двери.
И еще он выяснил, что сегодня пациентов у Майкла Теннента больше нет. Ему не составит труда похитить врача или убить его после приема. Но это было бы слишком легко. Нет, время пока не пришло. У Томаса есть и другие дела.
– Я бы хотел узнать кое-что о ваших родителях, Теренс. Они еще живы?
Вот на этот вопрос пациент отреагировал немедленно: выражение его лица так изменилось, словно бы Майкл коснулся обнаженного нерва.
Однако Гоуэл ничего не ответил.
Майкл видел, что посетитель с трудом сдерживает себя. Его язык тела изменился: только что он был расслаблен, а теперь напрягся, словно опасался чего-то. Гоуэл подался вперед, сцепив руки на груди, потом откинулся назад.
Майкл дал ему минуты две, но поскольку тот по-прежнему хранил молчание, спросил:
– Вам трудно говорить о ваших родителях?
– Мне ни о чем не трудно говорить, доктор Теннент, – ответил Гоуэл, однако вид у него при этом был затравленный.
Ключ к проблемам пациента явно лежал в его детстве, но сегодня Майкл не смог его найти. Все дальнейшие вопросы о родителях заставляли Гоуэла лишь еще больше замыкаться и молча раскачиваться взад-вперед.
Майкл сменил тему, спросив Гоуэла про его работу.