Лепила

НИИ закрылся в начале девяностых. Сотрудники разбежались в поисках хлеба насущного. Компартия тоже оказалась не у дел. Бедный Королев… Как же ты жил в это время?

Вот справка об оформлении ПБОЮЛ. Значит, пытался заняться мелким бизнесом. Та-ак, копии налоговых документов – все по мелочи. Но платил исправно… вплоть до девяносто седьмого года. Здесь ниточка мелкого спекулянта Королева обрывается. Что-то случилось.

За окном окончательно стемнело. Не знаю почему, но свет в комнате включать совсем не хотелось. Вполне хватало отблеска электронного циферблата часов. Да и думалось так лучше.

Я собрал уже проштудированные листы в отдельную пачку, постучал торцами по столу, выравнивая. Потянулся за сигаретами. И в этот момент отчетливо услышал звук открывающегося дверного замка. Моего замка.

Глава 5

– А мой папа может на руках стоять!

– А мой, а мой – гирю сто раз поднимает!

– А мой знает немецкий!

– А мой – английский!

– А у моего самая классная машина!

– А мой…

– А мой…

Он остановился, заслушался, невольно стал размышлять, что бы в их возрасте ответил он.

Его папа был простой «инженер Караваев», который ничего такого не мог, разве что считал очень быстро и всегда правильно, да еще подолгу чертил «трешки» (так их называет мама), а папа говорил: «чертежи» и «так надо».

А еще в доме было много книг: «Незнайка», «Буратино», «Винни-Пух», «Следопыт», «Три мушкетера». Читать он научился рано и уже с первого класса глотал буквально все, что удавалось достать – купить или обменять, – периодику, классику, приключения, мемуары.

В пятом классе он увлекся книгами про разведчиков и суперменов. Конечно же, он хотел быть похожим на них. Даже в секцию по дзюдо записался. И, хотя бицепсы Сталлоне так и остались недосягаемыми по объему, он упорно продолжал качаться и тренировать силу воли.

Учился он хорошо, даже можно сказать, отлично. «Весь в отца», – частенько говорила мать, причем так, чтобы эти слова слышал и сам «инженер Караваев». Тот делал вид, что не замечает комплимент, а сам начинал светиться изнутри, так ему это нравилось. Сначала мальчик не замечал, но потом стал улавливать, что мать, отпуская в его адрес очередную похвалу, думает как будто о чем-то своем, далеком и нездешнем. И уж точно – не об «инженере Караваеве». И это вместо того, чтобы одарить мужа благодарным взглядом.

Это тревожило парня, он подсознательно понимал, что наблюдает тайну, познать которую ему пока не дано. Одновременно с этим его отношение к отцу, вечно занятому своими делами и не уделяющему сыну отдельного внимания, становилось прохладным и настороженным, причем с каждым днем все больше и больше. Он видел – нет, скорее чувствовал, что родителей разделяет какая-то невидимая грань, пройти сквозь которую им очень сложно да и, похоже, не очень-то хочется.

Мальчик интуитивно вставал на сторону матери, хотя причин не уважать и не любить отца у него не было. Разве только за то, что он не такой деловой, как некоторые их знакомые. Да, он не может спекулировать, прикрываясь вывеской «Предприниматель», у него нет могучего торса и белозубой улыбки, как у того же Сталлоне, он неспособен обеспечить семью современными материальными благами, о которых постоянно твердят по телевизору и в школе… Но он – его отец, одно только это должно служить основанием для доброго к нему отношения. Родителей ведь не выбирают.

Мать вела хозяйство, иногда подрабатывала репетитором по русскому языку, внося, по мере возможности, свой скромный вклад в семейный бюджет. Первые годы после рождения сына она еще числилась в какой-то научной конторе. Но постепенно работы там становилось все меньше и меньше, денег практически не платили, и ей пришлось уйти. Вся надежда была теперь на «инженера Караваева», работавшего в том же институте на небольшой руководящей должности. На этом уровне дела тогда еще более-менее ладились.

Жестокие девяностые давили на людей, навязывая им свои безжалостные правила. Сын все яснее видел, как гнутся под тяжестью быта его родители. Все прочнее становилась та самая непробиваемая грань отчуждения. Все больше некогда дружная семья напоминала разваренную картошку в выкипевшей кастрюле на плите, которую некому выключить…

Это случилось в новогодние каникулы, прямо за праздничным столом. За окном стрекотала пальба (то ли хлопушки, то ли, в соответствии с эпохой, бандитские разборки – в любом случае весело!), телевизор пытался убедить пьяных россиян, что это самые счастливые дни в их жизни, то тут, то там раздавались радостные возгласы подзагулявших компаний.

Они сидели с матерью на диване и смотрели «Песню года». Как-то неожиданно быстро захмелевший «инженер Караваев» спал в другой комнате.

– Мама, как жить дальше?

Как гром среди ясного неба! После символически принятого в честь праздника шампанского этот вопрос сына-школьника показался ей вторым ударом «по мозгам».

– А что такое? – Она обернулась к нему и вдруг ясно увидела во вчерашнем мальчишке уже взрослого молодого человека. Вот, оказывается, как это происходит. Только что он был маленьким, лежал в коляске, ходил в детский сад и вдруг, задав всего лишь один насущный вопрос, стал таким же, как они, его родители, – большим и озабоченным. Вырос прямо на глазах.

И еще она поняла, что, наверное, пришло время рассказать ему правду. Ту самую. Рано или поздно он все равно ее узнает, а держать в себе дальше – и тягостно, и тошно. Пусть это случится сейчас, в день начала нового года. На дорогой подарок денег у нее все равно не нашлось…

– Мы же перестали слышать друг друга, – он покосился на дверь, за которой храпел «инженер Караваев».

Только бы хватило духу.

– Ты уже большой. И думать должен по-взрослому. Надо настраиваться на сложную жизнь, видишь, что происходит в стране… Мы оказались неприспособленными к такому повороту, хотя всегда старались жить по совести, – она осеклась. Сын, убрав звук телевизора, внимательно слушал. – Нужно работать и работать по возможности честно. Мы в свою пору по-другому и не умели…

И она рассказала сыну, как сразу же после института пришла работать в НИИ, как с ходу взялась за дело и очень быстро стала одной из лучших сотрудниц. Как встретила веселого и обаятельного парня, красавца и активиста, как увлеклась им и потеряла голову. Он сразу же выделил ее из разношерстного женского коллектива, стал оказывать знаки внимания, добиваться встреч. Она долго не соглашалась, стеснялась и сомневалась, но потом, не выдержав напора, сдалась…

Мальчик слушал откровения матери и будто заново узнавал ее. Никогда раньше ничего подобного с ней не случалось. Шампанское? Да нет, тут что-то другое – похоже, очень серьезная потребность высказаться или просто повспоминать. И еще он с тайной гордостью поглядывал на дверь в соседнюю комнату, пытаясь сопоставить услышанное с наглядным его воплощением. Ай да отец! А ведь сразу и не скажешь, что способен на такое!

Мать, отметив тихое восхищение в глазах сына, собралась наконец-то с духом и кинулась словно в пропасть:

– А потом мы поженились. Жили сначала в общаге. Потом, когда умерла моя мама, твоя бабушка, переехали сюда, в эту двушку. Жили неплохо – купили мебель, телевизор. В кино ходили, в гости… А потом… расстались. Он не вынес испытания свободой и отдельной жилплощадью: стал задерживаться на работе, выпивать, говорят, завел себе кого-то. Потом и вовсе ушел из дома.

Мальчик непонимающе завертел головой – мать ничего не путает? Вот же он – отец, храпит себе в комнате и ничего такого про себя не знает.

– Нет, сынок, Караваев не твой отец…

У парня сам собой открылся рот.

– …Петя взял меня уже после того, как мы расстались с твоим… настоящим отцом. Тот даже не знал, что я беременна. А Петя Караваев давно меня высматривал, даже сватался когда-то. Ну, вот так получилось. Твой отец не знал, что ты родился, лет пять или шесть. Потом неожиданно появился, звонил, писал, прощения просил, хотел вернуться. Вот тогда я ему про тебя и сказала. Он хотел начать все сначала, только уже с тобой. Я не согласилась – мы уже с Петей расписаны были…