Русские лгуны

Горничная пошла и сказала лакею:

- Поди сейчас за барыней к Имшину, чтобы она ехала домой: барин очень сердится.

Когда председательша возвратилась, муж спросил ее:

- С какой стати вы поехали к Имшину?

- А с такой, что я люблю его, - отвечала безумная женщина.

Дорогой она еще больше рассердилась за то, что ее требуют от ее ангела Имшина к чурбану-мужу.

Председатель, как человек высокой практической мудрости, почти признавал необходимость, чтобы жена его изменила ему, и он только желал одного, чтобы это вышло, как выходит между образованными людьми.

- Вы любите? - повторил он более насмешливым, чем угрожающим голосом.

- Даже больше того: я беременна от него! - объявила Марья Николаевна.

Первым движением председателя было поколотить жену; но он удержался.

- В таком случае я засажу вас в вашей комнате и запру там! - проговорил он и взял в самом деле жену за руку, привел ее в комнату, запер за ней дверь и ключ положил к себе в карман; но, придя в кабинет свой, рассудил, что уж, конечно, он поступает в этом случае, как самый необразованный человек: жен запирали только в старину!

Он пошел и опять отпер двери.

- Я вас выпускаю, но только из дому вы шагу не смеете делать, а Имшину велю отказывать - слышите!

- Я готова повиноваться во всем вашей воле, - проговорила притворно покорным голосом жена; но когда, на другой день, председатель уехал в свою палату, она сама надела на себя салоп, сапоги, сама отворила себе дверь, вышла, с полверсты по крайней мере своими хорошенькими ножками шла по глубокому сумету, наконец подкликнула извозчика и велела везти себя к Имшину.

Узнав о побеге жены, председатель до приезда губернатора решительно недоумевал, что ему делать.

- Что такое, скажите мне на милость? - говорил тот, еще входя.

Председатель придал мрачную мину своему лицу.

- Что, я теперь вызывать его на дуэль, что ли, должен? - больше спросил он, чем обнаружил собственное свое мнение.

- Ни, ни, ни! Ни, ни, ни! - воскликнул губернатор. - Во-первых, он мальчишка, вы - человек пожилой; он - военный, вы - штатский. Это значит смешить собой общество!

Губернатор, родом из польских жидов, чувствовал какое-то органическое отвращение к дуэлям и вообще в этом случае хлопотал, чтобы все-таки во вверенном ему крае не произошло комеражу. Председатель с своей стороны хоть и считал губернатора за очень недальнего человека, но в понятия его, как понятия светского господина, верил.

- В этом случае самое лучшее - презрение! - продолжал губернатор. - Все мы - я, вы, Кузьма, Сидор - все мы рогоносцы.

Председатель, пожалуй, готов бы был на презрение; но дело в том, что в душе у него против Имшина и жены бушевала страшная злоба, которую ему как-нибудь да хотелось же на них выместить.

- И этот господин очень странный, - говорил губернатор, ветрено постукивая своей саблей. - Сегодня... одна женщина... какая-то, должно быть, нищая... подала мне на него прошение... что он убил там ее дочь... девочку... четырнадцати лет... из пистолета, что ли, как-то застрелил.

- Девочку убил? - спросил председатель, и лицо его мгновенно просияло, как бы смазали его маслом.

- Убил!.. Я велел там следствие полицеймейстеру произвести.

- Этакие дела, я полагаю, нельзя так пропускать... Тут кровь вопиет на небо, - проговорил председатель чувствительным и в то же время внушающим губернатору голосом. Тот, кажется, несколько это понял.

- Я велел произвести самое строгое исследование, беспощадное!..

- Что он дворянин, так, пожалуй, откупится и отвертится! - продолжал подзадоривать губернатора председатель.

- Нет, у меня не отвертится, не бывает у меня этого! - петушился губернатор, и так как всегда чувствовал не совсем приятные ощущения, когда председатель, человек характера строгого, укорял его за слабость по службе, потому поспешил сократить свой визит.

- Ну, а вы пока до свидания, поуспокойтесь немного, - говорил он, вставая и надевая перчатки.

- Я поуспокоюсь! - сказал председатель в самом деле совершенно покойным голосом.

Зимнее солнце светило в окна гостиной Имшина: его кавказское оружие ярко блестело своим серебром и золотом. На турецком диване, стоящем под этим оружием, сидел сам Имшин в шелковом, стеганом и выложенном позументом архалуке. Марья Николаевна лежала у него на плече своей хорошенькой головкой; худоба ее в лице и полнота в стане стали еще заметнее.

Вошел лакей.

- Солдаты из полиции к вам пришли! - сказал он барину.

Имшин заметно встревожился; он сейчас же встал и вышел. Председательша последовала за ним беспокойным взглядом.

В дверях из передней в залу стояли полицейский солдат и жандарм.

- Что вам надо? - спросил их строго Имшин.

- В часть вас, ваше благородие, взять велено! - отвечал полицейский солдат глупым голосом.

- Как, в часть? - переспросил Имшин, более уже обращаясь к жандарму.

- Приказано-с! - ответил тот.

- Ну, ступайте, я сейчас приеду, - сказал Имшин не совсем уверенным голосом.

- Я, ваше благородие, на запятки, теперь выходит, стану к вам, - начал полицейский солдат тем же своим голосом. - Пристав так и говорил: "Не отпускай, говорит, его от себя!.."

- Убирайся ты к черту с своим приставом! Пошел вон!.. - крикнул Имшин, наступая на солдата, и хотел его вытолкнуть за двери.

Тот стал упираться своим неуклюжим телом.

- Пошел и ты! - прибавил он жандарму. - На тебе рубль серебром, убирайтесь оба! Вот вам по рублю!

И он дал обоим солдатам по рублю.

Те ушли.

Имшин возвратился в гостиную; лицо его из бледного сделалось багровым.

- Что такое? - спрашивала председательша. - Тебя в часть? Зачем?

- Не знаю, черт их знает! - отвечал Имшин с невниманием и торопливо стал переменять архалук на сюртук.

- Лошадь живее запрягать! - крикнул он.

Председательша подавала ему шляпу, палку, бумажник, но он как будто бы и не видел ее и, не простясь даже с ней, пошел и сел в сани.

Солдаты, получившие по рублю, сошли только вниз, от подъезда не отходили, и, когда Имшин понесся на своем рысаке, жандарм поскакал на лошади за ним, а бедный полицейский солдат побежал было пешком, но своими кривыми ногами зацепился на тротуаре за столбик, полетел головою вниз, потом перевернулся рожею вверх и лежит.

Марья Николаевна, видевшая всю эту сцену, несмотря на то, что была сильно встревожена, не утерпела и улыбнулась. Она ждала Имшина час, два; наконец, и лошадь его возвратилась. Марья Николаевна сошла задним крыльцом, в одном платье, к кучеру и спросила:

- Где барин - а?

- В части остался.

- Когда же он приедет?

- Неизвестно-с, ничего не сказал.

Марья Николаевна постояла немного, потерла себе лоб, потом велела подать салоп.

- Вези меня туда, в часть! - сказала она, садясь в сани, когда кучер только что было хотел откладывать лошадь.

Кучер неохотно стал опять на облучок и стал неторопливо поворачивать.

- Скорей, пожалуйста! - воскликнула она.

В части, в первой же комнате, Марья Николаевна увидела знакомого ей полицейского солдата, приходившего к ним поутру. На этот раз он был уже не в своей военной броне, а просто сидел в рубахе и ел щи, которые распространяли около себя вкуснейший запах.

- Где Имшин, барин, за которым ты приходил? - спросила она его.

- В казамат, ваше благородие, посажен.

- За что?

- Не знаю, ваше благородие. Он тоже говорил: "Поесть, говорит, мне надо... Ступай в трактир, принеси!" Я говорю: "Ваше благородие, мне тоже далеко идти нельзя. Вон вахмистр, говорю, у нас щи тоже варит и студень теперь продает... Разе тут, говорю, взять... У нас тоже содержался барин, все его пищу ел". - "Ну, говорит, давай мне студеня одного".

- Пусти меня, проводи к нему!

- Нельзя, ваше благородие.

- Я тебе десять рублей дам!

- Помилуйте! Теперь квартальный господин скоро придет, невозможно-с!