Страница 7 из 24
Секунду-другую он рассеянно молчал. Отчасти потому, что дурачина-рыцарь вновь брякнул имя Уорика, несмотря на то что вокруг теснилась такая толпища, что удивительно, как еще никто не плюхнулся задом на их стол.
– Так вот, я все это сделал! – раскрасневшись и ерзая бровями, воскликнул Артур. – Или ваши обещания – не более чем пук соломы?
– Я предостерег вас, чтобы в лагерь вы прибыли без сюркота и щита с вашими цветами, во избежание быть подмеченным. Для того чтобы сюда попасть, вы должны были миновать десять тысяч человек. Из них хоть один схватил вас за руку, потребовал назваться?
Сбитый с толку строгостью его тона, Лавлейс нерешительно качнул головой.
– Добрый мой рыцарь, а вам ни разу не приходило в голову, что если сюда пробрались вы, то это же самое мог сделать и кто-нибудь другой, еще до вас? А? Что у меня есть молодцы на юге, которые таскают сюзеренам воду и драят доспехи, а сами при этом все высматривают, высчитывают, запоминают? Вы думаете, без ваших глаз я был слеп?
Видно было, как надежда в глазах рыцаря тускнеет – настолько, что бедняга Лавлейс даже как-то просел на табурете. Возвыситься в графы, приближенные самого государя – несбыточная мечта не только для простого солдата, но даже и для рыцаря с манором и арендными угодьями. Хотя не будем отрицать, во время войны случаются престранные вещи. Быть может, этого сэра Артура ждут где-то жена и дети, все, как один, зависящие от его жалованья – вот он и не чает заработать, где подвернется удача. А она – дама скупая и капризная.
Бедность и нужда – суровые хозяева. Дерри оглядел приунывшего рыцаря внимательней, вобрал глазами его обтрепанный плащ. Возможно, что и клочковатость этой бороды – от отсутствия грошовой монетки за стрижку. Мысленно Брюер вздохнул. В более молодые годы он бы встал, снисходительно похлопал бедолагу по плечу и оставил его здесь на произвол судьбины – избиение или грабеж на выезде из лагеря.
Но возраст, треклятый возраст изменил его характер: смягчил его острые грани, так что слышны стали скорби и боль других, не вызывая больше злорадного смеха. Может, и в самом деле пора на покой… Трое тех, кто моложе возрастом, готовы вступить меж собою в схватку, стоит тебе однажды не возвратиться в дом. Теоретически имена двоих соперников ни одному из них не известны, хотя можно побиться об заклад, что они все это вызнают. Самый верный способ увернуться от удара – это убить того, кто держит занесенный клинок. Ну а люди в ремесле Дерри знают: сподручней всего убить, когда твой соперник еще не знает, что он тебе враг.
Ни одна из этих мыслей не выскользнула из-под маски спокойной и бесцельной наблюдательности шпиона и не выдала Лавлейсу, что Уорика он сдал всего за кружку эля. Бросать на стол монету при таком количестве глаз было рискованно. Поступи Дерри так, впустую пропала бы и монета, и сам Лавлейс. Вместо этого Брюер, выставив руку, вдавил Артуру в пятерню золотой полунобль. Видно было, как глаза рыцаря, украдкой глянувшего себе в ладонь, азартно и радостно зажглись. Размером монета была невелика, но ее должно хватить на дюжину трапез, а может, и на новый плащ.
– Ступайте себе с богом, – поднимаясь, сказал Дерри. – С верой в короля вы не оступитесь.
Несмотря на узкий серп месяца, ночное небо, казалось, изливало таинственное свечение, в котором Эдуард Йорк явственно различал свои ладони. Он медленно повел ими перед лицом налево, глядя, как пальцы движутся подобно белым крылам. Сидел Йорк на краю валлийского утеса, название которого не озаботился спросить. Ноги его свисали в темноту, и камень, вывернувшийся с кромки, упал вниз без всякого шума, словно пропасть под утесом была бездонна. Может, оно и вправду так? Бездна зияла под ногами, и вместе с тем темень там была такой густой, что по ней, казалось, можно было ступать, как по тверди.
Пьяно улыбнувшись этой мысли, он потянулся носком сапога и стал нащупывать непонятно что – может, мост из теней, по которому можно будет перейти через долину. От наклона центр тяжести сместился, Йорк завалился на спину и судорожно завозился – впрочем, секундный страх мелькнул и пропал. Эдуард знал, что никуда не упадет. Выпил он явно столько, что человек размером поскромнее отдал бы концы, но Господь не даст ему свалиться с какого-то там валлийского утеса. Не-ет, конец его ждет не здесь, особенно с учетом того, какие впереди ждут дела! А их много, неоконченных. Йорк кивнул сам себе головой, настолько тяжелой, что она продолжала ходить вверх и вниз даже после того, как ему самому это поднадоело.
Он заслышал шорох шагов и негромкий разговор двоих караульных где-то невдалеке, буквально в дюжине шагов за спиной. Медленно-премедленно Эдуард поднял голову, понимая, что в темноте у земли его не видно. А с зеленовато-белыми под звездным светом конечностями он сейчас, наверное, напоминал бесплотного духа. В ином настроении Йорк вскочил бы с леденящим воем, чтобы те двое обделались со страху, но одежда, увы, под звездами не светилась. Ночной свет впитывался как бы одними руками. Несомненно, это так, и в конце концов ночное свечение заполнит его до краев, а потом станет изливаться наружу. Мысль эта показалась притягательно красивой, и Эдуард, сев, предался ей, пока те двое за спиной разговаривали – причем, кажется, о нем.
– Не нравится мне это место, Брон. Ни горы не нравятся, ни дождь, ни эти чертовы валлийцы. Только и делают, что косятся на нас исподлобья из своих лачуг. К тому же все, как один, ворюги: тащат все подряд, впору веревкой привязывать. Вон Носач у нас позавчера седло потерял: можно подумать, оно само от него куда-то ускакало… Нет, не место это, где стоит находиться – а мы вот все еще торчим здесь.
– А ты у нас кто, герцог, чтобы командовать? Будь ты им, то, может, и увел бы нас обратно в Англию. Ну а коли нет, то будем ждать, пока мастер Йорк даст приказ выдвигаться. А мне и здесь неплохо. Даже, брат, уютно. По мне, так лучше здесь, чем шагать по Англии да махать мечом. Так что пусть наш парнище заливает свое горе по отцу и брату. Старый герцог был человек славный. Большой. Будь он моим отцом, я б тоже пил днями напролет. Рано или поздно наш парнище оправится, или же у него от горя и возлияний лопнет сердце. То или это – переживать не нам.
Эдуард Йоркский прищурился в направлении той пары. Один из говоривших опирался о валун, сливаясь с ним единой темной тенью. Второй стоял, глядя в сторону и вверх, где в зеленоватом застывшем небе переливчато сияли россыпи звезд. Ночь раскинула свой необъятный плащ, и Йорка вдруг пробило раздражение: какие-то там латники-копейщики судачат о его потаенной боли, как о какой-нибудь погоде или о цене на каравай хлеба! Он завозился в попытке встать, при этом чуть снова не рухнув в пропасть, когда шатко встал и качнулся не в ту сторону. При росте в шесть футов четыре дюйма[9] Эдуард смотрелся исполином – безусловно, он был самым высоким во всем своем войске. Сейчас, при неснятых наплечниках, он загораживал собой изрядный кусок неба, и при виде этого грозного явления, да еще в такой близи, оба болтуна застыли сгустками сумрака на фоне звезд.
– Эт-то еще что?! Вы кто такие, чтобы трещать тут насчет меня, а? Горе мое обсуждать? – поинтересовался Йорк.
В безоглядной панике сгустки сумрака бесшумно перекатились через гребень и исчезли подальше от греха. Эдуард проорал им вслед что-то бессвязное, проплелся несколько шагов и тяжело рухнул, запнувшись о незамеченный камень. Изо рта у него струей хлестанула рвота, да такая едкая от смеси вина, эля и браги, что ему ожгло горло и язык.
– Вот я вас разыщу-у-у! Найду-у-у-у, сучьи выблядки…
Немного придя в себя, Эдуард перекатился на спину и оцепенел, сонно соображая, как и зачем ему кого-то искать. Не прошло и минуты, как он уже натужно храпел, распластавшись на валлийском утесе, лицом к безучастной выси с сереющими дымами Млечного Пути.
9
196 см.