Страница 10 из 24
Те, кто умел охотиться, пустились трусцой на поиски перепелок, кроликов, лисиц и даже пребывающих в спячке ежиков – словом, какой угодно съедобности. Услуги охотников оплачивались заранее. Когда иссяк запас монет, они продолжали свой труд за добавку к положенной порции. Один из охотников, когда перестали давать деньги, начал скопидомить добытую еду. Однажды вечером на глазах у всех он у отдельного костерка уписывал нажористого зайца. Наутро тело скопидома нашли в петле, и стоит ли говорить, что слёз по нему никто не пролил? В долгом походе многие лишались сил и гибли – падали или убредали прочь с пустыми от голода и изнеможения лицами. Кое-кого силой загоняли обратно в строй, иные оставались там, где упали, сипя напоследок, в то время как остальные проходили мимо, без стеснения косясь на дармовое придорожное зрелище.
Едва похлебав скудного варева, армия королевы снялась с места и двинулась в серой редеющей мгле, где над горизонтом готовилось взойти красноватое низкое солнце. Сил, в том числе и для натиска, по-прежнему хватало. Еще в ночи войско справа обогнуло Сент-Олбанс, так что теперь выход намечался с юго-запада. Кто-то на ходу тихо зубоскалил, предвкушая удивление Уорика и его людей, когда те запоздало обнаружат армию неприятеля у себя за спиной.
С седла откормленного вороного мерина граф Уорик взирал на протянувшуюся к северу дорогу. Утреннее небо было ясным, хотя студеный ветер все так же пронизывал до костей. Позади лежал холм с городком Сент-Олбанс, над которым возвышалось аббатство. Отчего-то в душе шевельнулось раздражение: вспомнился аббат Уитхэмпстеда со своими высокопарными советами наблюдателя, шесть лет назад смотревший за битвой с холма своей обители. В голове не укладывалось, как этот индюк мог столь напыщенно читать на этот счет лекцию ему, Ричарду, по сути, принесшему Йорку победу своим подвигом, и при этом с благостным видом описывать имевшие тогда место изуверства.
Уорик сердито тряхнул головой, избавляясь от этих мыслей. Сейчас единственная забота – это королева и ее армия, идущая с юга. К несказанному удивлению графа, неприятеля все еще не было. Маргарет каким-то образом дала ему время, и он его использовал, вбив свою ярость и горе в созданные валы и рвы. Дороги на Лондон больше не существовало. Армия Уорика врылась в глубокие расселины, намереваясь сорвать любую атаку всадников. В сетях из вервий, поставленных лондонскими оружейнями, каждое острие было надежно закреплено вручную. Назвать эти укрепления неприступными было нельзя, но при штурме силы и уверенность врага, безусловно, пошатнутся. В замысел Уорика входило поистрепать армию королевы, ряд за рядом уменьшить ее численность, пока изможденные ее остатки не начнут истекать кровью. И только тогда он пошлет на нее три рати общим числом десять тысяч человек, которые окончательно сломят волю и надежды Ланкастеров. При этой мысли Ричард нахмурился, взвешивая, сколь немногое осталось от самого короля Генриха. Монарх, собственно, находился невдалеке от места, откуда Уорик с царственной строгостью озирал свой раскинувшийся лагерь. Король сидел в тени раскидистого дуба, глядя вверх сквозь переплетение ветвей. Глаза Генриха были ласковы и тихи, он был словно околдован. Путы с него сняли, хотя в них и раньше не было необходимости.
Впервые столкнувшись с детской простотой и наивностью короля, Ричард Уорик вначале подумал, не разыгрывает ли его монарх, настолько безупречно тот играл роль блаженного. Пять лет назад ходили слухи, что молодой король пришел в себя с восстановленной силой воли и удалью. При этой мысли Уорик невольно пожал плечами. Если оно так и было, то только тогда, а не теперь. На его глазах внимание монарха привлек какой-то шум. Генрих схватился обеими руками за землю и зачарованно огляделся на царящую вокруг суматоху. Назвать его совсем уж слабоумным или бесчувственным было нельзя: он мог задавать вопросы и вроде как понимать ответы, но искра воли не могла, пронизав, поднять его с места. Иными словами, он был сломлен, если не сказать поломан. Когда-то Уорик даже испытывал к нему что-то похожее на жалость – если б этот разлюбезный дитятя не явился причиной смерти его отца. А потому теперь Ричард испытывал к королю лишь холодное презрение. Дом Ланкастеров не заслуживает трона, если Генрих единственный, кого они могут на него усадить.
Причмокнув губами, граф Уорик дернул поводья и повернул коня. Вдоль оконечности лагеря мелкой бойкой рысью скакали трое, и он выехал им наперехват. Двоих из этой троицы он уже узнал: брат Джон и их дядя Фоконберг – оба преданные делу Невиллы. На третьего Ричард в такой же степени положиться не мог, хотя и подозрений герцог Норфолкский де Мобре тоже не вызывал. К тому же этот человек превосходил Уорика титулом и был старше на десять лет. По матери Норфолк происходил из Невиллов, но то же самое можно было сказать и о братьях Перси, которые выступили в поддержку короля Генриха. Ричард мысленно вздохнул. Война подчас рождает странные союзы. По титулу и опытности Уорик поставил Норфолка над престижным правым флангом – чуть впереди остальной армии, как раз перед растянутыми квадратами пехоты. Да, вышло чисто случайно, что Норфолку доводилось встречать неприятеля первым. И если герцог замыслил измену, он сможет нанести ему минимальный урон и, посторонившись, пропустить врага на центр, обрушивая на него тем самым всю отчаянную силу битвы.
Уорик в сомнении качнул головой как раз в тот момент, как те трое круто осадили лошадей. Со смертью отца краски жизни графа несколько поблекли, отбрасывая тень на то, что он раньше принимал за чистую монету, не подвергая вопросам. Отсутствие старика Йорка образовывало в душе брешь, утрату настолько великую, что из края в край даже не охватить взором. Оглядывая друзей и союзников – да что там, даже братьев своих и дядьев! – Уорик нынче только и усматривал в них, что тайную тревожную цель измены.
Перед лордом Уильямом Фоконбергом он учтиво склонил голову, однако тот притерся на лошади ближе и протянул руку, понуждая Ричарда вначале к рукопожатию, а затем и к неловкому объятию. Видеть в лице дяди сходство с чертами отца не вызывало у Уорика никакого удовольствия. Оно и так-то малоприятно, а тут еще эти туманные воспоминания дяди о старшем брате, чуть ли не с претензией на более сокровенное, протяженное знание о том, как они вместе росли… В попытке чем-нибудь утешить племянников Фоконберг рассказывал всякие истории о детстве их отца, которые в силу отсутствия самого Йорка нельзя было подтвердить или опровергнуть, а значит, и принимать на веру. В глазах Ричарда его дядя был человеком явно меньшего пошиба. На людях все трое племянников относились к нему с должным почтением, но насчет глубины их чувства Уильям мог не обольщаться.
Темные глаза этого человека Уорик чувствовал на себе так, как ощущают на лице руку. Прежде к Фоконбергу он относился без неприязни, но со смертью отца влажноглазый дядя Уильям, бывало, вызывал в нем ярость своей слезливой жалостью и всеми этими притрагиваниями. Видя, как в брате копится гроза, Джон Невилл протянул к Фоконбергу руку и грубовато хлопнул его по плечу. Сей жест у братьев означал: хватит, это уже перебор. В самом деле, видеть бледное отражение отца в дяде иногда становилось просто невмоготу. Уильям, конечно же, истолковал это по-своему: вот как браво, по-мужски, выказывает ему поддержку семейный круг! По правде говоря, этим самым жестом его уже не раз чуть не сшибали с седла.
Уорик улыбнулся Джону, хотя глаза его оставались холодны. В момент гибели отца на Джона Невилла манной небесной свалился вожделенный титул барона Монтегю – какое-никакое, а обретение. Что же до старшего из братьев, то он унаследовал титул графа Солсбери, чем во мгновение ока прирастил себе несколько дюжин маноров, замков и имений с огромными, как дворцы, домами. В одном из таких имений, Миддлхэме, прошло его детство, и там по-прежнему жила его мать, ныне в траурном одеянии вдовы. Уорика эти несметные богатства как-то даже и не трогали, хотя Джон явно завидовал такому обилию земель, делающему брата самым богатым человеком в Англии – таким, с которым теперь не потягаться даже дому Йорков. Но все это прах – во всяком случае, пока убийцы отца живут, пьянствуют и развратничают, глумливо смеясь. И где справедливость, когда со стен города Йорка на преуспеяние врагов незряче взирает голова Солсбери, отделенная от тела? Такое даже не вымолвить вслух, хотя оно зияет отверстой раной, раздирая душу, словно вопль. А любая попытка вернуть голову отца может обернуться гибелью. И потому она вынуждена оставаться там, под промозглым ветром и дождем, пока сыновья отца ратными своими трудами приближают отмщение.