Тюлень

Во время той встречи Балкана с Умман ничего особенного не произошло, разве что девушка взглядом дала понять, как он нравится ей, тем не менее она стала считать его своим и пока он был на войне, тайком от других поглядывала на дорогу, ждала его возвращения.

Каждый раз, когда от Балкана приходило письмо, Умман сама забирала его с почты, находившейся рядом с сельсоветом, и радостно несла его к ним домой. Зачастую она сама и читала матери Балкана его письма. Перед самой войной опять был изменен без конца меняющийся туркменский алфавит. Мать Балкана Отага, как и все другие привыкшая к прежнему письму, не очень-то умела читать на новом алфавите. Таким образом, у Умман каждый раз появлялась возможность подольше задерживаться в доме, о котором она мечтала.

В те дни Отага, видя, как старается девушка, радовалась и тешила себя надеждой: “Неспроста ты, девица, так тянешься ко мне, наверняка ты тайком переписываешься с Балкан джаном”. В мечтах она уже видела Умман своей невесткой, представляла, как, одетую в шелка, вводит ее в свой дом. Собственно, никаких догадок и не надо было, они еще и встречаться-то не начали, а аул уже давно поженил их. А если кто-то собирался идти к родителям Умман сватать ее, другой тотчас же отговаривал: “Не стоит к ним ходить, она, похоже, переписывается с сыном Отаги”. Хотя и без того мать Умман отваживала всех, говоря, что дочь не желает идти замуж. Из этого аул сделал вывод: “Конечно, как она может идти за другого, когда этот шустрый сын Отаги Балкан, вырядившись в матросскую одежду, наверняка охмурил ее и где-нибудь в укромном местечке лишил невинности…”

Когда Балкан вернулся домой с женой и ребенком, это стало ударом для Умман, она задыхалась от обиды и негодования и чувствовала себя так, словно вокруг ее шеи неожиданно обвилась змея. Хотя она и старалась не подавать виду, в те дни сильно похудела, была бледной, как после тяжелой болезни.

Ей очень хотелось видеть Балкана, с которым в мыслях своих встречалась и была счастлива, строила планы на будущее, но ее удерживал страх быть разоблаченной, она боялась, что люди могут догадаться о ее чувствах, поэтому несколько раз откладывала свой поход в этот дом, чтобы поздравить его с возвращением. В те дни и Ширван видел, как мучается и страдает его племянница, как сидит, отрешенная, уставившись в одну точку. Ему было искренне жаль племянницу. Чтобы хоть как-то отвлечь девушку от тяжелых мыслей, он нагружал ее все новыми и новыми поручениями, например, возложил на нее обязанности по распространению заема, заставлял делать отметки в чайной тетради…

А потом как-то совершенно неожиданно началась ее дружба с Бертой, ничего не подозревавшей о тайной любви Умман к Балкану. То они вдвоем выходят из магазина, а на руках у Умман сынишка Балкана. А то вдруг сама Берта, ведя малыша за руку, идет в гости к Умман, а та, еще издали заприметив их, выбегает навстречу, хватает ребенка и начинает осыпать его поцелуями.

Время от времени Умман брала с собой Берту ставить сети в море. Правда, до войны народ не очень-то одобрял женские походы в море, даже если это было продиктовано необходимостью добывать пропитание. Бытовало устойчивое мнение, что женщина на корабле к несчастью, но мнение это было всего лишь следствием желания защитить женщину — продолжательницу рода и хранительницу семейного очага, уберечь ее от несчастий, подстерегающих в море. И до сих пор мало кто переступал через эту убежденность.

Большая часть мужского населения островного аула была истреблена Сталиным, рьяно взявшимся за уничтожение “баев” и “кулаков”, “прихвостней белого царя”. Многие бежали от тирана и оседали в Иране. Оставшихся мужчин да молодую поросль поглотила начавшаяся война. Так что добывать пропитание приходилось женщинам да обессилевшим старикам.

Кому хочется умирать от голода, когда рядом под плещущими волнами раскинулась “скатерть-самобранка”? В те годы женщины и девушки, покрепче подпоясавшись и взяв в проводники опытных стариков, садились за штурвалы катеров. С тех пор никого не удивляло, если женщина выходила в море, ставила сети, воевала с волнами и рыбой.

Выходившие в море люди изредка видели, как крепкая, большеглазая Умман рыбачила в одной лодке с Бертой, одетой в длинное, мешковатое туркменское платье. В те дни мать Балкана очень радовалась дружбе своей невестки с Умман, она рассказывала: “Хоть моя сноха и не смыслит ничего в рыболовстве, но когда выходит в море вместе с Умман, с пустыми руками не возвращается, что-нибудь да принесет домой”.

Балкан снова поехал в Красноводск, он устроился на одно из грузовых судов и ходил в дальние походы. Каждый такой рейс длился дней двадцать — месяц. На работе ему обещали предоставить жилье, однако пока квартиру не выделили. Поэтому он временно снял в городе небольшую комнату, в которой жил между рейсами, время от времени привозя сюда жену и сына. Но ни Эльман, скучавший по бабушке, ни сама Берта не любили задерживаться здесь надолго, и каждый раз, когда Балкан отправлялся в рейс, спешили вернуться обратно в аул. И тогда Эльман снова превращался в домашнего любимца и баловня, а Берта, вырядившись в длинное платье, становилась благовоспитанной туркменской невесткой.

Сынишка Балкана и Берты Эльман был первым ребенком, появившимся в ауле после войны и ставшим символом долгожданного мира, все вокруг очень любили ребенка, женщины и девушки тискали его и зацеловывали, мечтая о таком же малыше для себя. Старые женщины при виде ребенка подносили ладони к лицу и произносили: “Аллах мой, пошли и мне такое же счастье, как у Отаги!”

Однажды Ширван видел, как две подруги, держа за руки Эльмана, играют с ним на берегу моря и каждая тянет его в свою сторону. Все были веселы и счастливы, в душе Ширван порадовался их дружбе.

То было время, когда Берта, желая стать настоящей гелин для островного аула, старательно изучала все, что необходимо было делать хозяйке дома. Отага сажала ее рядом с собой и учила солить рыбу, вялить ее, коптить. Она учила невестку готовить из рыбы вкусные блюда.

В тот раз Умман при встрече с Бертой обмолвилась: “Дома есть нечего, кончилась рыба, может, выйти в море?” — как бы между прочим советовалась она. Та тоже вспомнила, что и у них в доме запасы рыбы подходят к концу, а Балкан в рейсе и домой вернется не скоро, поэтому охотно поддержала подругу. Прихватив с собой сеть, которую много дней подряд просматривала и чинила Отага, а сейчас растянула, словно паутину, на стене для просушки, они весело направились к морю, не обратив никакого внимания на слова свекрови: “Что-то погода портится…”

Море было покрыто мелкой рябью волн, они подпрыгивали, словно веселые рыбешки. Дувший со стороны Ирана порывистый ветер доносил знакомый запах дождя.

Глядя на Берту, которая, стоя в лодке, смотрела вдаль и думала о портившейся прямо на глазах погоде, Умман обратила внимание на то, как у нее округлился живот: “Похоже, эта баба надумала принести аулу еще одного немчика…”, - с неприязнью подумала она.

Она тотчас же вспомнила, как пару дней назад встретила подругу Тувакбиби и та как бы в шу тку съязвила:

— А-ю, Умман, неужто ты так и будешь дружить с этой немкой, которая увела твоего суженого? Может, тебе пора уже выйти за кого-нибудь? А то аул, видя, как ты возишься с женой Балкана, судачит о тебе: “Умман хочет стать второй женой Балкана при его первой немке, а до того, как это произойдет, она еще и ребеночка успеет родить”. — Она очень расстроила девушку своими словами.

Умман почувствовала, как кровь стала стыть в ее жилах.

Как правило, беременные женщины бывают красивы. Может, это происходит оттого, что они смотрят на мир глазами двоих, с двойным интересом и любовью.

Выступившие на щеках пигментные пятна придавали Берте особое очарование. Глаза ее смотрели на мир с любовью, в мыслях женщина представляла, как кормит грудью младенца, которого носит под сердцем.

В эти мину ты Умман вдруг совершенно четко поняла, что, если она ничего не предпримет, отныне семья Балкана станет бельмом на ее глазу, что это обстоятельство до конца дней будет солью на ее раны, она всегда будет помнить, кто отнял ее счастье, что зря она старается, потому что все равно не сможет примириться с таким положением. Женщина, находившаяся сейчас с ней в лодке и не догадывавшаяся о кипевших в сердце подруги страстях и лишь мечтающая об удачном лове, вдруг стала на ее глазах палачом.