Страница 84 из 95
Мифологически — это можно было бы выразить так, что солнце проглочено ночным змеем, клад скрыт и охраняется драконом: замена новейшего способа приспособления способом детским, выраженным соответствующими невротическими симптомами. Фрейд продолжает: "За нею следует аналитический метод лечения, с целью вновь отыскать ее (libido) и вновь сделать доступной сознанию, подчинив ее наконец реальности. Лишь только аналитические изыскания натолкнутся на скрытую в тайниках libido — непременно загорится борьба; ибо все силы, вызвавшие это ее возвратное устремление, превратятся в сопротивление[627] аналитической работе, дабы удержать libido в этом состоянии".
Мифологически это можно выразить следующим образом: герой ищет потерянное солнце, огонь, девственную жертву или клад, и борется (типичная борьба) с драконом-libido, которая находится в состоянии противления. Психоанализ согласно этому сравнению приводит в движение некий отдел жизненного процесса, фундаментальная же важность последнего дает правильное понятие о значении самого психоанализа.
После того, как Зигфрид убил дракона, он встречает отца-Вотана, которого мучают мрачные заботы, ибо праматерь-Эрда подложила на его путь змею, чтобы лишить силы его солнце. Он говорит Эрде:
Странник: "Обладая исконной мудростью, ты некогда впустила шип заботы в смелое сердце Вотана. Твое знание наполняет его страхом постыдной гибели от врага. Боязнь подкосила его мужество. Если ты — мудрейшая в мире жена, то скажи же мне теперь: как победит бог заботу?"
Э р д а: "Ты — не то, чем ты себя называешь!"
Это тот же древний мотив, с которым мы встречаемся и у Вагнера. Мать ядовитым уколом отняла радость жизни у сына, солнце-бога, и похищает у него соединенную с именем его власть. Изида требует имя бога, Эрда говорит: "Ты — не то, чем ты себя называешь". Но странник нашел средство превозмочь смертоносное колдовство матери, страх смерти:
"Меня не мучает более страх конца богов с тех пор, как этого хочет мое желание. Сладчайшему Вельзунгу я теперь оставляю мое наследство. Вечно-юному восторженно уступает место бог."
В этих мудрых словах действительно заключена спасительная мысль: не мать подкладывает на нашу дорогу ядовитую змею, a libido наша сама стремится совершить весь путь солнца, подняться от утра к полудню и, перейдя за полдень, склониться к вечеру, не в разладе внутреннем, а сознательно желая и спуска, и конца. Вопрос этот занимал важное место и в античном мифе о солнце. Во-первых, бросается в глаза, что оба героя, убивающие львов, и Геракл, и Самсон, в бою безоружны. Лев — символ наиболее сильной солнечной жары; астрономически он называется Domicilium solis[628].
У Ницше Заратустра поучает[629]:
"Восхваляю вам мою смерть, свободную смерть, наступающую потому, что я этого желаю.
Когда же мне пожелать ее?
Имеющий цель и наследника желает смерть и в ту минуту, как она нужна для этой цели и для его наследника.
И величайшим полднем будет тот момент, когда человек, стоя на середине своего пути, между человеком и сверхчеловеком, чествует путь свой к вечеру как высочайшую свою надежду — ибо путь этот ведет к новому утру.
Тогда спускающийся благословит самого себя, радуясь, что он преходящий; и солнце познания его будет стоять на полудне."
Зигфрид превозмогает отца-Вотана и овладевает Брюнгильдой. Прежде всего он замечает ее коня, потом принимает ее за вооруженного мужчину. Он разрезает панцирь спящей (символически преодолевает ее). Увидав, что она женщина, его охватывает страх:
"Ум мой мутится, голова кружится! Кого мне призвать на помощь как спасителя? Мать моя, мать! Вспомни обо мне!
Это ли — страх? О, мать моя! И это — твое храброе дитя! Спящая жена научила его страху! Проснись, проснись, священная жена! -
Так я выпью жизнь со сладчайших уст, хотя бы мне и пришлось потом умереть!"
В следующем за этим дуэте призывается мать:
"О, слава матери, родившей меня" и т. д.
Особенно замечательно признание Брюнгильды:
"Когда бы ты знал, о радость мира, как я всегда любила тебя! Ты был моей сокровенной мыслью, ты был моей заботой. Тебя, нежного, я питала до твоего зачатия. До твоего рождения защищал тебя мой щит."[630]
Это место драмы ясно указывает на предсуществование героя и Брюнгильды, его матери-жены.
Зигфрид подтверждает это словами:
".Так мать моя не умерла? Она, милая, лишь спала?"
Брюнгильда объясняет герою imago матери, символ умирающей и стремящейся к воскресению libido, как собственное его хотение:
"Я превращаюсь в тебя самого, когда ты любишь меня блаженную."
Следующими словами она возвещает великую тайну вновь вошедшего в мать, для возрождения, Логоса:
"О Зигфрид, Зигфрид! Побеждающий свет! Тебя я всегда любила! Ибо во мне одной затлелась мысль Вотана!
Мысль, которую я никогда не могла высказать![631] Которую я не думала, а лишь чувствовала; за которую я сражалась и боролась, о которой я спорила. Из-за нее я противилась и тому, в ком она возникла. Мысль эту я искупила, за нее меня связали наказанием, за то, что я не думала ее, а лишь ощущала! Ибо мысль эта — о, если бы ты мог разрешить ее! Была ли она для меня лишь любовью к тебе?"
Следующие за этим эротические сравнения ясно указывают на мотив возрождения.
Зигфрид: "Дивные воды волнуются предо мною. Всеми своими чувствами я ощущаю лишь ее, блаженную, зыблющуюся волну. Она отразила мое изображение, а теперь я сам горю желанием освежить в волнах сжигающий меня жар. Сам я, как есть, брошусь в поток[632] — о, если бы блаженно поглотили меня его волны" и т. д.
Тут вполне развит мотив окунуться в материнской воде возрождения (крещение). В следующих словах Брюнгильды, жены-коня, уводящей мертвых в потустороннюю страну — находим намек на страшную мать-imago, мать героев, которых она научает страху:
"Страшишься ли ты, Зигфрид — не страшишься ли ты дико неистовствующей жены?"
Оргиастическое: "Убивай умирая" звучит в следующих словах Брюнгильды:
"Погибнем смеясь, смеясь уничтожимся."
То же полное глубокого смысла противоположение находим в словах:
"Сияющая любовь, смеющаяся смерть."
627
Подчеркнуто мною.
628
Штейнталь рассуждает весьма интересно по поводу этого; буквально привожу его слова: "Итак, борясь против солнечной жары, бог солнца борется против, себя же самого; убивая ее, он себя убивает. — Несомненно! Финикияне, ассирийцы и лидийцы приписывали своему богу солнца самоубийство. Ибо иначе они не могли понять уменьшение солнечного тепла. Таким образом они думали, что когда солнце летом находится на наибольшей высоте, когда лучи его жгут раскаленным жаром, то это бог сжигает самого себя, но не умирая, а лишь обновляясь. И Геркулес сжег себя самого, но в пламени поднялся на Олимп. В этом-то и состоит противоречие языческих богов. Как силы природы, они одновременно являются и целительными, и вредными для людей. Таким образом им приходится действовать против самих себя, чтобы творить добро и спасать. Противоречие это смягчается, когда каждая из обеих сторон данной природной силы воплощается отдельно или когда ее воображают одним божественным лицом, но символизируют различно каждую из сторон ее двойного образа действий — благотворную и гибельную. Символ постепенно становится все самостоятельнее, в конце же концов превращается в бога: первоначально бог действовал сам против себя, — уничтожая себя самого; теперь же символ борется с другим символом, бог с богом или бог с символом". Конечно, бог борется с самим собою, со своим вторым я, понятым нами в виде символа матери. Борьба, по-видимому, всегда состоит в преодолении отца и в освобождении от матери путем насилия.
629
Ницше, соч., т. VI, стр. 106.
630
По так называемой случайности оказывается, что по старому этрусскому обычаю урна с пеплом (т. е. тело мертвеца) покрывалась в земле щитом.
631
Мотив кровосмешения. 130 Тоже. 131 Тоже.
632
Ср. картину Феникса в апокалипсисе Баруха в первой части этого труда.