Конец митьков

Вероятно, Шинкарев недоволен персоной узурпатора, лично Дмитрий Шагин ему постепенно разонравился.

Ну, извините, на вкус и цвет товарища нет, другим-то нравится, а обсуждать личные качества художника — недостойно. Одно дело — творчество, например, Достоевского, и совсем другое — поведение Достоевского в быту или за игорным столом, чем и пробавляются всякие «Сенсационные подробности» и «Скандальные разоблачения». Если Шинкарев числит свой «Конец митьков» в ряду подобной литературы, то он и не заслуживает ответа на свои нападки. Так что личные качества Дмитрия Шагина мы оставим в покое. Да и что, собственно, плохого в личных качествах Шагина?

Прижучивает? А как же! Руководитель просто обязан поддерживать порядок и субординацию, бороться с инакомыслием.

Митя эгоистичен, не подпустил никого из «Митьков» к «Митьковским песням»? Типичный для Шинкарева пример двойного стандарта — других он за аналогичные действия одобряет: «К мультфильму Флоренский Митю и близко не подпустил».

Не нравятся Митины самоуверенность и самовлюбленность? Эти качества позволяют лидеру действовать, когда митьки низшего и среднего звена топчутся в нерешительности. (Напомню историю возникновения митьковской группы Анонимных Алкоголиков, названной «группой имени отца Мартина». Когда перед Шагиным и Шинкаревым была поставлена задача создать собственную группу АА, Шинкарев принялся ежедневно ходить на все существовавшие в Петербурге группы, желая присмотреться, набраться опыта, понять принципы функционирования групп. Шагин ни разу никуда не пошел, а просто сказал: «сегодня собираемся и начинаем», — так и случилось. Представим, что прерогатива сказать «сегодня начинаем» была бы отдана Шинкареву, — да он бы еще месяцы присматривался и проникался ответственностью задачи. Как сказала Роза Люксембург: «Тот, кто ждет, пока наступят объективные условия для революции, — будет ждать вечно».)

При этом Митя редко что-либо предпринимает, «не годится в кураторы», слишком ленив? Лучший правитель, учили китайские философы, тот, чье правление народ не замечает. Или более конкретный пример: Германский Генеральный штаб в эпоху Первой мировой войны имел неписаную иерархию сотрудников. Низшая категория — глупые и активные. Чуть повыше — умные и активные. Затем глупые и пассивные и, наконец, элита — умные и пассивные.

Личные качества Дмитрия Шагина не так уж изменились с момента, когда Шинкарев «был очарован Митей с первого взгляда»; суть разногласий в другом.

Шинкарев имел свое представление о движении митьков, Шагин, естественно, свое, Флоренский свое — и так далее. До поры до времени эта разница обусловливала «цветущую сложность» (термин К. Леонтьева) митьков, приводила к синергетическому эффекту. С каждым прожитым днем, с каждой написанной картиной разница возрастала — художники развиваются и веером расходятся от пункта условного единства. Если противоречия делаются непреодолимы, художники покидают группу или устраивают раскол — все это совершенно естественно, виноватых в том нет.

«Митьки» тебе недостаточны для познания и описания мира, тебе тесно в «Митьках»? Не устраивает «новая митьковская культура»? Ну так и иди с Богом...

Шинкарев не хочет вежливо попрощаться и отойти. Он хочет, чтобы «Митьки» развивались, как ему мечтается, — или им не быть!

Но «Митьки» развиваются от совокупности действий членов группы; если действия Шинкарева не оказывают решающего влияния — кто ж виноват, что он мало действует. Значит, не может или не хочет действовать. С середины 90-х годов он более занимается собственными проектами, чем делами группы, у него и живопись-то давно немитьковская — а митьковские «недобитки», чье творчество остается простодушным и добрым, ему уже не по вкусу. Например, Фил, о котором Шинкарев с крокодиловым сожалением пишет: «Фил ранил меня. Его фрондирующее сочувствие продолжалось два дня... перестал мне звонить...» Фил никогда, ни одной — буквально ни одной — картины не выставлял вне «Митьков», и вот Шинкарев походя разрушает весь его жизненный уклад, надеясь на сочувствие! Давайте, мол, дурачье, прекращайте свою «новую мить-ковскую культуру»! Э, нет, это ты оставь нас, гордый человек. Спасибо тебе за текст «Митьки», — но он был важен на первом этапе, ледоколом, а теперь, на свободной воде, тексты вообще не нужны.

Четверть века назад митьки появились в тексте Шинкарева — но любое явление достигает силы и расцвета не в момент появления, а на гребне волны. Золотой век русской поэзии, начавшись Жуковским, Батюшковым, достиг гребня волны в Пушкине, что, разумеется, не отменяет значения Батюшкова, так ведь и Батюшков не требовал: пусть все по-моему идет или давайте-ка прекращайте золотой век русской поэзии! (Боюсь, Рекшану такая мысль не понравится — ведь он, как известно, и начало, и высшая точка, и конец русского рока.)

Да, когда-то Шинкарев придумал митьков, но кто первый придумал — иногда не столь важно. «Мыслю, следовательно, существую» — эту формулу придумал блаженный Августин, но весь мир условился считать, что это формула Декарта, потому что Декарту эта формула гораздо нужнее, чем блаженному Августину. Блок НАТО был создан (и возглавлен) вовсе не США, а Англией, но кто об этом знает?

Из придуманного не часто получается именно то, что придумывалось. Маркс и Энгельс не предполагали, что первая социалистическая революция произойдет в отсталой стране, к которой они относились с вполне расистским отвращением, — но все пошло не так, как они придумали, и марксизм стал официальной идеологией России. Благодарные русские ставили Марксу и Энгельсу памятники в каждом городе. Да Дмитрий Шагин тоже бы Шинкареву мемориальную комнату в одной из ставок устроил, если бы Шинкарев вовремя, не дай Бог, например, от инфаркта... Или на ночной площади ангел с фиолетовым лицом не отобрал бы у него все деньги за бутылку воды...

Нет, о грустном не надо, а надо, действительно, о социальной справедливости: справедливость требует, чтобы митьки принадлежали тем, кому они нужны! Митьки должны принадлежать Мите потому, что он — трудящийся на ниве митьков!

И напоследок какой-нибудь бравурный лозунг: «Землю — крестьянам! Воду — матросам! Митьков — Дмитрию Шагину!» [19]

59. Двадцать пять лет движения митьков

 Прошло больше года с того дня, когда Митя приезжал ко мне в мастерскую для последнего разговора. Мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза; увидевшись мельком, например, на похоронах Охапкина, — не кивнули.

Скандал в прессе по поводу моего ухода забылся — статья Рекшана была последней репликой, — и я начал влачить желанное малоизвестное существование.

Поздней осенью, идя по 7-й линии Васильевского острова, я поднял глаза и увидел Митю прямо перед собой. Мы уставились друг на друга посреди малолюдной темной улицы, как два барана на тропинке. Я кивнул ему. Он кивнул в ответ. Что было делать дальше — непонятно. Тут сбоку подошел известный петербургский фундаменталист Паша Крусанов, увидел, что мы стоим, как братки дорогие, поприветствовал нас, обратился с какими-то вопросами. Мы молча терпели его, как дуэлянты терпят излишние приготовления секундантов, и он пошел своей дорогой. Бить морды после общения с Крусановым было как-то поздно, начали потихоньку разговаривать.

Не сходя с места, мы простояли часа два, оттоптали ровный круг в инее на асфальте. Ну понятно — близкие люди, ближе не будет.

Осторожно пожаловались друг другу, ища сочувствия — и нашли его! Обсудили некоторые перипетии газетной кампании против нас, причем Митя несколько раз возвращался к статье Рекшана (мол, ну как, хороший у меня теперь идеолог?). Даже соболезновал, тем намекая на непреходящее и огорчительное для меня значение статьи:

— И еще в конце прибавляет, что после встречи с тобой смягчил текст! Что же еще хуже-то было?

— Это ход такой литературный: гляньте, как я его по стенке размазал, так это я его еще пожалел, а надо бы гораздо хуже.

19

Я давал почитать этот текст некоторым очевидцам событий на предмет выявления неточностей, сбоев памяти. Просил о самой жесткой критике, рассчитывая таким образом получить реальные тезисы против Шинкарева.

Почти всеобщий протест вызывает непропорционально большое внимание к Рекшану. Тихомиров негодовал уже по поводу названия главы «Митьки и Рекшан»: «Десятки, сотни людей куда больше значили для митьков, оказали куда большее воздействие — а ты пишешь про Рекшана даже больше, чём про Флоренского. А почему ты называешь его идеологом митьков? Это как-то обидно — будто у „Митьков“ все нормально, вон, у них даже идеолог...»

Виктор Иванович, в тексте «Митьков» Рекшана, естественно, нет, но в «Конце митьков», точнее, после конца, такая фигура появляется и делается ключевой (приговаривая: «Это хорошо!»). Да, неприятно — а ты ждал, что историческая справка о конце группы художников «Митьки» закончится более приятным сообщением? Мол, они жили долго и счастливо и умерли в один день?

Нет, восклицание Тихомирова — не по существу, а единственный реальный тезис против Шинкарева, неоднократно высказанный, был, скорее, противоположен: обвинение в лакировке действительности (а кое-кому, наоборот, хотелось смягчить — так что, видимо, я удержался на срединном пути).

Вот в приказном тоне пишет талантливый, здорово элоквентный художник (выбираю наименее свирепый отрывок из его письма):

На движение и его фронтмена надо посмотреть через этические, а не постмодернистские очки. Разочарованным взглядом.

Надо налить в миф о митьках обезжириватель. Столько очарования налеплено на... эгоиста, что его не видно. Надо рассеивать эти чары. Разочаровывать.

А совместить ностальгию, увлекательность, приятность для читателя и еще супостата стушевать — не выйдет, эта стратегия скомпрометировала себя. Пора масленицу кончать, а бобового короля сбрасывать с башни. Без сантиментов. <...>

Мите — обладателю косухи — можно завидовать, Мите — умелому разводиле — тоже. К Мите — декоративной собачке губернатора тоже что-то такое можно испытывать. Но нельзя завидовать... клоуну, ставшему заложником своего номера, человеку, прожившему не свою жизнь, художнику, чьи произведения обречены стать либо содержимым помойки, либо иллюстрацией курьезов эпохи.

Догадываюсь, что не самой своей лучшей стороной был Митя повернут к автору письма, но давайте обойдемся без экстремизма.

Разве что на войне встречается подобная демонизация противника (да и то только начиная с Гражданской войны в США, а до того к противнику старались относиться вежливо).

Дмитрий Шагин живой и не такой уж старый человек, его развитие не кончено. Я старался описывать и анализировать то, что он сознательно предъявляет миру, а не Страшный Суд ему устраивать (хотя уж наверное не сдержался, кое-где просто обругал). Еще многое может измениться. «Ударился Дмитрий Шагин об пол и превратился в добра-молодца» — и так бывает. Или, вероятнее, начнет по капле выдавливать из себя митька, да и что мешает ему всерьез заняться живописью — может ведь? Конечно может.

Вот могут, скажем ли, литовцы

Латышцы разные, эстонцы

Россию как родную мать

Глубоко сердцем воспринять,

Чтобы любовь была большая? Конечно могут, кто мешает...

Д. А. Пригов

«В книге ты раз шесть упоминаешь Митю, как очень хорошего художника, — с иронией пишет более благодушный корреспондент. — Ну прямо любопытство разбирает, да что же он за художник такой замечательный. Ты этим как бы стараешься перевесить весь его остальной негатив. Не собираешься ли ты включить в книгу репродукции Митиного творчества?»

Да, вот и я не удержался, вставил ядовитое стихотворение Пригова — вроде насмехаюсь над возможностью возрождения Митиной живописи. Ведь трудно представить, что Дмитрий Шагин стал Большим Вором, будучи при этом великолепным художником, или поэтом, или музыкантом. Ясно, что не станет великолепный художник или поэт так тщательно воспитывать в себе Большого Вора, — этот путь человек выбирает, когда уже разочаровался в перспективах творческой деятельности.

Но у Мити есть талант, есть сила, поэтому его выбор следует считать трагической ошибкой. Будем говорить о его живописи без сатиры и юмора: Митя рано сдался, он хороший художник.