Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 53



Сапего директор очень хороший, да было поздно. Он появился уже в безнадежное для «Митьков» время, послужил не щадя живота своего и теперь (уже после моего ухода из группы) вытеснен за профнепригодность.

ПРОФНЕПРИГОДНОСТЬ (у «Митьков» с 2007 года) — недостаточно беззаветная преданность Д. Шагину.

Возвращаемся к вопросу: кто главный?

Не изобретатель стиля, не лучший художник, не директор.

Обратимся к мнению Тимура Новикова — не потому, что он такой уж безусловный авторитет и непререкаемый истолкователь, но потому, что он очевидец появления и развития «Митьков». Тимур участвовал в наших выставках и открывал их, давал про нас интервью, снимался в фильме Тихомирова «Полет Икара». Вот что он говорит в своей лекции «Ленинградское искусство 1980-х годов»:

В 1984 году появилась группа «Митьки». <...> Владимир Шинкарев — на самом деле отец группы «Митьки», а не Митя Шагин. <...> Шинкарев являлся главным идеологом «Митьков», вторым их отцом можно было бы назвать Александра Флоренского, который получил их духовное наследие от своей тети Раисы Флоренской — художницы из группы «Маковец», которая была близка с Павлом Флоренским. Шинкарев с Флоренским были идеологически сильны, они преобразовали тенденцию живописи 1950—1970-х годов, которая связывала группу «Митьки» с папой Дмитрия Шапша художником Владимиром Николаевичем Шагиным и его мамой художницей Натальей Жилиной.

Напомню вопрос, который мы сейчас рассматриваем: кто является основателем группы художников «Митьки». Новиков и говорит не про идею митьков, не про книгу «Митьки», а про группу художников «Митьки», в качестве «отца» которой назван все-таки не только (и не столько, точнее, вовсе не) Дмитрий Шагин, а Александр Флоренский и Владимир Шинкарев.

Что ж, так оно и было. После, наверное, лет трех нормального развития группы, когда каждый по совести делал свое дело, было обнародовано наличие политбюро «Митьков». Рядовые митьки были уведомлены, что без руководства — одна неразбериха, что политбюро — Шагин, Флоренский, Шинкарев — ими руководит и отечески заботится. Народ безмолвствовал.

Предполагалось: ну а как иначе? Любое объединение имеет свою инициативную группу, вот она и есть политбюро. По линии игры в митьков: Шинкарев — автор бренда, Шагин — демонстрационная модель действующего митька, Флоренский по совокупности заслуг — и второй по значимости персонаж текста «Митьков», и автор первых иллюстраций, то есть первым начал пластически воплощать образ митька. По линии «собственно живописи», о которой говорит Тимур Новиков, фигурируют те же лица: Шинкарев, Флоренский и от Мити — папа и мама.

Введение олигархического правления не было резким переломом — я даже не помню, когда оно началось, кто предложил.

В ответ Сапего, тогда еще не совсем митек, стал употреблять термины «митьки низшего и среднего звена», «низовые митьки» — то есть все митьки, кроме политбюро. (Я тоже буду употреблять эти термины, — надеюсь, понятно, что если они и обидны, то не для низовых митьков, а для самоназначенного руководства.)

Политбюро было нужно, но оно и оказалось началом падения «Митьков». Низовые митьки заметно утратили инициативность; художники, которые хотели было попроситься в группу (например, Алексей Гущин), поостереглись это делать.



Согласился я на образование политбюро? Согласился не раздумывая (так что поделом вору и мука). Все последующее легко прогнозировалось: оставалось ждать, когда и как внутри политбюро слабейший определит ситуацию.

21. Митьки избавляются от пороков танцуя

 Правильный, вижу, вопрос поставил Трофименков — напрасно я его счел риторическим: «Знал ли Владимир Шинкарев, какого джинна выпустил из бутылки, сделав персонажами своих поэтических игр реальных, хорошо известных в кругах „подполья“ людей?..» В вопросе было не осуждение, скорее уважение. Тогда ведь казалось — все правильно, вот какие дружные, веселые зайчата! Кто любит живопись — пожалуйста, хорошая живопись. Кто любит тусовку — и тусовка у них хорошая. Когда идея митьков материализовалась, ее было легко и весело облекать в плоть. Каждый являл собой действующую модель митька, развивая ее в меру способностей.

До появления политбюро митьки пережили поистине золотой век, когда ни один из нас и не задумывался — кто главный, кто больше сделал для митьков, кто меньше.

Флоренский нарисовал иллюстрации к «Митькам». Горяев, если я правильно помню, первым написал картину про митьков: «Митьки на этюдах». Вася Голубев сделал восемь линогравюр, громадное значение которых явствует уже из названий: «Митьки отбирают пистолет у Маяковского», «Митьки посылают Брежнева в Афганистан», «Митьки дарят Ван Гогу свои уши». Любой зритель сразу ухватывал алгоритм, понимал, как митек поступит в любой жизненной ситуации. Книги отзывов на наших выставках были переполнены вполне адекватными советами: в какую еще ситуацию всунуть митьков.

С 1987 года пошла лавина собственно митьковской живописи, картины про митьков, с поясняющими надписями поверх изображения. (Такие картины писали преимущественно Митя и я. У меня, например, была серия «Место встречи изменить нельзя», надрывно сентиментальный цикл «Бедные животные», «Сюита радости» о приятных событиях в митьковской жизни и «Сюита скорби» о менее приятных.)

Для любителей тусовки в ассортименте услуг имелось «массовое молодежное движение» — поучительный спектакль, публичное размышление о национальном характере. Долгий концептуальный хеппенинг, в отличие от хеппенингов высокого актуального искусства — не скучный. Кто лучше всех изображал митька? Эталонным митьком был, конечно, Митя. Митьки заточены под Митю, для него такое поведение естественно — а в естественности не утомляются. Впрочем, в те годы мы все пили, а когда вместе весело пьянствуешь — не приходится особенно напрягаться, чтобы играть в митьков.

В самой игре, конечно, таилась возможность разложения, «джинн из бутылки». Как и в любой игре.

В среднестатистическом срезе много хорошего, правда? Есть и пороки, их тоже надо являть, и тем посрамлять. «Митьки избавляются от пороков танцуя — они пародируют и утрируют пороки, доводя до абсурда» (Часть восьмая). То есть допустимо не просто «симпатичное шалопайство», но даже пороки. Ну, а раз допустимо... Теперь допустимо стало, играючи, вести себя крайне непринужденно, тем более мы не играем, а упромысливаем движение митьков.

В маленьких дозах в лекарстве используется яд, и тут вопрос меры — иначе лекарство станет отравой. Митьки чувство меры с облегчением отбросили. (Не все, разумеется. Да даже большинство из нас никогда не воспринимало игру в митьков как канонизацию пороков.)

Всякий разговор на неприятную тему с легкостью пресекался. Спрашиваешь Митю: когда вернешь пять рублей? Ответ: «Послушай, Шарапов, не распускай сопли! Здесь МУР, а не институт благородных девиц!» В данном случае понятен смысл ответа: забудь про свои пять рублей; хуже то, что трудно стало договариваться о серьезных вещах: никогда не знаешь, ответит ли тебе твой товарищ или митек. Ты ему про дело — он тебе про козу белу. Как в фантастическом боевике, где герой наносит удар, а его противник-чародей в это время уже в другом месте. Я, допустим, спрашиваю: «Митя, во сколько ты приедешь на развеску картин?» Митя отвечает строго по книге: «Ваш-благородие! А, ваш-благоро-дие! При мальчонке-то! Не надо при мальчонке-то, ваш благородие!» Что это значит? — приеду на развеску; не приеду на развеску; не знаю, когда приеду; не скажу, когда приеду? (Как-то в Нью-Йорке, уже в конце девяностых годов, продали мы с Митей на вернисаже сразу много картин. Сидим, деньги считаем. На столе куча денег, и по ходу перебранки — Мите досталась грязная бумажка — я, поскольку предмет спора ничтожный, бездумно болтаю: ты жируешь, а мне жрать нечего, три дня не жрамши, а дети ревмя ревут... Митя довольно, поощрительно засмеялся. Он был по-настоящему рад, что я еще активно участвую в игре.)