Гиблое место

Внезапно лес кончился, и небольшой отряд выехал на поляну. По краям поляны, достаточно обширной, стеной стояли всё те же чёрные пихты, а в середине… рощица – изящная, будто невесомая. Берёзы или не берёзы, или осины – не разберёшь, какие-то светлые деревья тянули вверх светлые же, снежно-белые, ветви. Рудознатцам показалось, что они никогда не видели более весёлого и красивого места.

– Похоже на гонгко – кит-тайское сфященное дерево кит-тайск-ких нарот-тоф, – задумчиво сказал Яков Иваныч. – А сие растений есть неиз-фестный науке витт. Хочу описание отправить в де-сиянс-академию, в Питерпурх.

– Да уж, весёлое дерево, – пробормотал Северьян Конюхов.

– А уж целебная сила-то такая, аж дух захватывает, – подхватил кто-то из казаков. – Но не пускает к себе чудь проклятая. Деревья эти для них, что для нас церкви. Язычники, одним словом, деревьям молятся.

– И то – живут в лесу, молятся колесу, – хохотнул другой казак, мужик старый, коренастый, с сединой в буйных кудрях.

Рудознатец внимательно оглядел поляну. Вроде и место светлое, и подвоха никакого, а на душе появилась непонятная тяжесть. Присмотрелся – будто светятся деревья, а свет-то не греет, холодный. Поёжился Конюхов, плечами передёрнул, и почудилось ему, будто гудение разносится, словно улей растревожили где. Да только какие пчёлы в марте месяце? Его пихнул локтём младший рудознатец, Ивашка:

– Северьян Иваныч, будто смотрит кто, будто всматривается. Где чуди-то?

– Сейчас обязательно должон кто-то выйти. Может, старшая их. Маланьей мы её зовём, а как по-ихнему – неведомо, но на Маланью откликается.

Отряд простоял некоторое время. Сильно разволновавшийся Яков Иваныч сказал:

– Поет-тем, поет-тем в их посёлок, в их терефню.

– Да кака деревня, окстись, – одёрнул его десятник Федька, – они ж в землянках живут.

– Фсё раф-фно поет-тем!

– Ну что ж, коли на то желание есть. Я б не стал лезть к ним под землю, – пробурчал Федька.

– Ха, Федьк, да ты смотри! Или после того, как девка чудинская тебе по шее накостыляла, желание пропало?! – сказал кто-то, и казаки дружно заржали, даже серьёзный Яков Иванович усмехнулся.

Отряд направился дальше по торной дороге, огибая рощу слева. Уже почти полностью обогнули её, как вдруг Харлампий, едущий первым, резко осадив коня, воскликнул:

– Что за притча?! Должны быть землянки их.

– Толжны пыть, толжны пыть, – взволнованно повторял немец.

– Знамо, ушли они, – протянул пожилой казак.

– Не может пыть! – продолжал упорствовать Яков Иванович. – Встанем ст-тесь лакерем, пут-тем искать.

– Да какой тут станем, ноги уносить надо, – Харлампий посмотрел вверх, на солнце, заметно приблизившееся к полудню. – Смотрите, чего деется.

Лёгкая дымка, утром едва заметная, начала стремительно темнеть. Сильный порыв ветра попытался сорвать с людей шапки, лошади беспокойно перебирали ногами и ржали.

– Успеть бы из лесу выбраться до того, как метель начнётся.

И тут роща будто вздохнула. Светящиеся стволы на глазах поблекли, съёжились. Потом ещё раз раздался похожий на тяжёлый вздох звук и вот уже кривые сучья покорёженной осины стоят там, где только что были невесомые, светлые деревья. Сухие стволы росли прямо из болотины, непонятным образом не замёрзшей.

– Чур меня, чур меня, – закрестились казаки.

– Блазнится, водит нас, – сказал десятник и скомандовал:

– Поворачивай к дому.

– Эт-то неизфестной науке явление. Мы толжны остат-тся исслет-товать его! – закричал Гмелин.

– Да будет тебе, Яков Иваныч, самим бы ноги унести. Вишь, что творится. А чудь твоя ушла. – Федька хлестнул нагайкой смирную кобылку немца и помчался по дороге.

Рудознатцы старались не отставать от казаков. Небольшой отряд влетел в чернь пихтовой чащобы, и тут же вверху что-то загудело, завыло.

– Буран поднялся, вовремя мы в чащу въехали.

Но не буран это был. Казалось, будто что-то огромное бежало следом… и даже не бежало, а шло тяжелым неторопливым шагом. Бухающие удары о мёрзлую землю приближались, несмотря на то что кони мчались во весь опор.

– Догоняет! – заорал Федька, оглянувшись. – Прибавь ходу!

– Небось, небось, – как заведённый, повторял Харлампий, тоже то и дело оглядываясь. Лицо его перекосило не то от ветра, не то от ужаса.

Совсем по-другому вёл себя немец. Гмелин чуть не светился от счастья и всё пытался отстать от отряда, но десятник крепко держал узду его гнедой лошадки. Яков Иванович, пытаясь перекричать свист ветра, выкрикивал повелительным голосом фразы на неизвестном языке. И с каждым брошенным на ветер словом поступь становилась глуше, тише, будто неведомый ужас подчинялся маленькому немцу. А когда Гмелин прокричал: «Vade retro monstrum!», нечто завыло, загудело на тысячи голосов – и затихло.

Чащу проскочили на удивление быстро, но, вылетев из тайги, они попали в мутную круговерть весеннего сибирского бурана.

– Держаться кучно, – надрывал голос десятник, – кони всяко лучше дорогу знают. Не разбредаться. Игнатий, смотри дорогу, ты её лучше знаешь!

Пожилой казак выдвинулся вперёд, остальные, держась друг за друга, пошли за ним. Неожиданно показался частокол крепости, послышались глухие удары била – медной доски, в какую бьют, созывая людей по случаю тревоги.

Полуослепший отряд ввалился в кардегардию – сторожевое помещение.

– Хосподи! Вовремя-то как вернулись. Буран тёмнай. Света белага не видно. И ревело-то как страшно. А чудь-то ведь совсем ушла! Зря, выходит, ездили, – караульный казак закрестился свободной рукой.

– Да что тут в крепости стряслось? – Десятник прошёл к скамье, зачерпнул воды из деревянной бочки, надолго приник к краю ковша. – И откуда про чудь узнали? – спросил он, утолив жажду.

– А прискакал от телеутцев толмач их… Кричит, бусурманин, виденье-де было у их шамана. У Оки, у Еруннакова… что чудь уходит. Затворились они в своих землянках да и ушли под землю. Телеутцам шаман сказал, чтобы в горы шли, беда будет большая. А урусам, то есть нам, передать велел, через толмача ихнего, чтобы до чудинских мест ни ногой, и тогда беда минует. – Десятник хмыкнул. – Ну вы-то как? Видели чудинов? Али тоже шаманам телеутским поверили?

– Глупой ты, Вася, а потому мелешь, чего не знамо, – Федька вздохнул, снял шапку и перекрестился. – Еле ноги унесли с чудской поляны. В следующий раз ни за какие коврижки не поеду. А что так вылупился на меня? Чо, не видал ни разу?

Харлампий тоже перекрестился, с трудом сглотнул и только потом вымолвил:

– Фёдор Еремев, дак ты ж седой весь…

Глава первая. Командировка

(Начало июня 2014 года)

Нельзя игнорировать ясные указания судьбы. Судьба обычно два раза не предупреждает. Обычно, но не на этот раз: предупреждения начались с самого утра. Я застрял в пробке – это было первым предупреждением. Вторым предупреждением было то, что мой напарник Виктор тоже застрял в пробке, но на другом конце города. А без пятнадцати десять, то есть за пятнадцать минут до начала рабочего дня, настойчивый звонок секретарши шефа нашего филиала – Аллочки – придал мне дополнительное ускорение:

– Ну где же вы? Что вы тащитесь? Пал Палыч в ярости.

– Во-первых, доброе утро, во-вторых, у меня рабочий день начинается в десять. А в-третьих, я сижу в пробке.

– Не знаю, как ты будешь выбираться, но звонили из Москвы, от самого высшего руководства. И если это задание уйдёт в энский филиал, а там ребята очень проворные и в пробках не сидят, то наш филиал понесёт большие убытки, и, соответственно, ваш контракт будет пересмотрен.

Хрен с ним, с контрактом, но упоминание энского филиала подействовало на меня, как шпоры на лошадь. Ненавижу я этих претендентов на сибирскую столичность! Понтов, как в Москве, а возможностей и способностей на уровне Задрищенска. И постоянно пытаются влезть на нашу территорию.

Срочно стал предпринимать всевозможные способы по вылезанию из пробок: надавил на клаксон, выехал на тротуар, рискуя сбить случайного пешехода или попасться на глаза гаишнику, свернул в первый попавшийся двор.