Страница 24 из 38
Немногие из тысячи людей, собравшихся в соборе, знали, почему именно так построена траурная церемония. Этот поэт был родом из страны, в которой сильнее, чем преступная тирания, его угнетали царящие кругом уродство и вульгарность. Окружающие воспринимали это как нечто совершенно естественное, он же, уязвимый и требовательный, скрежетал зубами от гнева, который не мог сдержать. Напрасно он пытался защитить слух от месива слов, усиленных громкоговорителями, от лившейся из них липкой музыки романтических композиторов и близких ей по духу цыганских романсов. Эти звуки ассоциировались у него с всеобщей дряхлостью, с грязью и вонью вареной капусты. Наконец, он нашел себе убежище на острове книг и пластинок, который выдумал вместе с несколькими друзьями. Они читали английских поэтов-метафизиков и слушали с трудом добытые пластинки с музыкой барокко.
Государство не любило поэта, поскольку явное его отвращение к окружающему трактовало на свой лад, политически. И он был изгнан. Свою участь он принял спокойно, потому что вдруг, впервые в жизни, очутившись среди людей, пейзажей, запахов, не вызывающих рвотных рефлексов, почувствовал себя хорошо. За границей он обрел большую славу и публично выступал в защиту поэзии и вообще любого искусства, утверждая, что во всей истории человеческих взаимоотношений эстетика всегда предшествует этике. Он не собирался возвращаться на родину, и то, что он упокоится на родине Вивальди, справедливо.
Среди людей
Наука и ее удивление перед загадочностью вселенной, микрокосма и макрокосма. Но самое удивительное — «быть для себя единственным» (Бялошевский[8]) среди особей человеческого вида. Неизвестно, с чем этот вид сравнить. С пульсирующим организмом, состоящим из автономных частиц, с какой-нибудь гигантской актинией или звездной туманностью. Мыслить о нем объективно не удается, поскольку ужас сменяется хвалебным гимном, восторг — отвращением. Этот вид изобрел добро и зло, стыд и чувство вины, экстаз любви и страсть ненависти, творениями своего разума преодолел границы галактик, почерпнул свою разрушительную силу из теоретического знания. В полдень секретарша выключает компьютер и идет на ланч, а в ней кружится-вертится, как в стеклянном шаре, все существовавшее до сих пор человечество. Именно это — отражение в ней одной тысячелетней истории человечества, богов, демонов, вер, обрядов, приговоров, обычаев, жертвенных костров, эпосов — трудно для понимания. Она уверенно ступает по земле, ощущает прикосновение блузки к своим маленьким грудям, и в то же время, на уровне подсознания, в ней работает все, что когда-либо случилось и что требует слова. Единственная для себя — и неизвестно, запечатлелось ли в ее генах все прошлое, или — напротив — на какой-нибудь безлюдной планете ей пришлось бы начинать с нуля. И при этом она не только пузырек воздуха на высокой волне, она — это она, что, наверное, самое загадочное.
Кристофер Робин
В апреле 1996 года мировая пресса сообщила о смерти в семидесятипятилетнем возрасте Кристофера Робина Милна, увековеченного в книге его отца, А. А. Милна, «Винни Пух и все-все-все».
Мне, Винни Пуху, вдруг приходится размышлять о вещах, слишком трудных для медведя, у которого в голове опилки. Я никогда не задумывался, что там, за нашим садом, где мы все живем — я, Пятачок, Кролик и Иа-Иа вместе с нашим другом Кристофером Робином. То есть мы продолжаем здесь жить, и ничего не изменилось, и я как раз чуть-чуть подкрепился, стоило Кристоферу Робину на минутку отлучиться.
Сова, а она очень-очень умная, говорит, что сразу за нашим садом начинается Время, это такой глубокий-преглубокий колодец: если упадешь в него, то летишь и летишь вниз, и неизвестно, что с тобой будет потом. Я немного волновался, как бы Кристофер Робин туда не упал, и когда он вернулся, я спросил его о колодце. «Пух, — сказал Кристофер Робин, — я был в нем и падал, и, пока падал, менялся, ноги вытянулись, и сам я стал большой, надел длинные брюки, у меня выросла борода, потом я поседел, ссутулился, стал ходить с палочкой и наконец умер. Наверное, это мне снилось, потому что все было какое-то ненастоящее. Для меня всегда настоящим был только ты, Пух, и наши с тобой игры. А теперь я уж никуда не уйду, даже если меня позовут обедать».
Картинки
Cartoons и comics появились в Америке, но книжки-картинки для детей с текстом, состоящим из коротких диалогов и восклицаний, усовершенствовали французы и бельгийцы. Художник Эрже[9] прославился серией о мальчике Тентене, его щенке Милу, капитане Хэддоке, морском волке, любителе крепких напитков, и рассеянном ученом, профессоре по имени Турнесоль. Некоторые эпизодические персонажи, такие, как певица с мощным бюстом, колоратурное сопрано, Бьянка Кастафьоре, прочно обосновались в моей коллекции юмористических стереотипов. Впрочем, все герои серии о Тентене — разновидности человеческих типов, распространенных во франкоязычных странах, и забавны тем, что столь узнаваемы. Книжки-серии о Тентене получили мировую известность, однако можно усомниться, так же ли они забавны в других культурных контекстах. Скажем, два незадачливых детектива с тросточками, в черных котелках, Дюпон и Дипон, — чересчур уж точные портреты французского bourgeois. Хотя следует признать, что, распространяя игру в стереотипы на другие страны и континенты, Эрже попадал в цель, рисуя, например, южноамериканских офицеров, диктаторов и полицейских либо изображая (пророчески) запуск ракеты на луну страной, именуемой Сильдавия, где крестьяне ходят в лаптях из лыка, а каждый второй житель — агент полиции. Можно сказать, что книжки-картинки паразитируют на стереотипах, то есть на устоявшихся представлениях о месте и времени. Взять, к примеру, другую серию — приключения юного рыцаря Йохана и его друга карлика Пирлюи (Пьера-Луи) в средневековой Франции. Там сражаются, лупят мечами по доспехам, штурмуют крепостные стены осажденного города, ищут волшебные снадобья и источники живой воды, там замки, злые и добрые короли, волшебницы, ведьмы. Но есть и совершенно новые идеи, например гномов заменяет народец маленьких штрумпфов, в языке которых есть только один глагол — «штрумпфовать» («я штрумпфую, ты штрумпфуешь, они штрумпфуют»). Через двадцать лет после рождения штрумпфов во Франции они сделали карьеру в Америке как смурфы, но языковой юмор исчез вместе с грамматикой, основанной на флексиях. С французским глаголом schtrumpfer можно много чего сделать, а с английским to smurf — нет. В книжках-картинках из серии «Астерикс», действие которых происходит в доримской Галлии, по всей видимости, использовались сведения из справочников только одной страны.
В Америке взрослые читают comics как приложение к газетам. Тревожные шестидесятые принесли книжки-картинки иного рода: вместо знакомых персонажей художник-график Р. Крам изобразил нового, идеологического героя, для которого в какой-то мере послужил прототипом неряшливый и небритый hippie. Мистер Натурал провозглашал абсолютную свободу в удовлетворении естественных потребностей, отвергая любые сдерживающие законы и обычаи. Он оброс длинной бородой, ходил босиком, и единственной его одеждой была длинная, до щиколоток, рубаха. Бесстыдство, с которым мистер Натурал излагал, что именно ему требуется, порождало множество смешных непристойностей.
8
Мирон Бялошевский (1922–1983) — известный польский поэт, создатель особого поэтического языка.
9
Псевдоним Жоржа Реми.