Двуглавый орел (ЛП)

— Ваше превосходительство, пожалуйста, потребуется ваша подпись на этих бланках заявки на бензин. Авиационное топливо, предусмотренное для нашего подразделения, не может поставляться без подписи...

— Черт побери вас и ваше бюрократическое крючкотворство. Поднимайте аэроплан в воздух или не успеете глазом моргнуть, как окажетесь на передовой.

Как будто подчеркивая только что сказанное, Конрад взял протянутую стопку бланков и с пренебрежением швырнул их через плечо в грязь.

— Кроме того, идиот, зарубите себе на носу, этот полет настолько секретный, что о нем не должно быть никаких записей в журнале регистрации аэродрома, ясно? И в будущем постарайтесь уделять больше внимания тому, что говорит начальство.

И с этими словами он развернулся и сел в машину, не сказав больше ни слова кому-либо из нас, не попрощавшись и даже не оглянувшись. Видимо, заботы высшего военного руководства монархии в течение двух долгих лет должны были оправдать такое поведение, которое другие посчитали бы обычным хамством. Мы снялись незадолго до восьми утра. Полет над Альпами не обещал быть легким при любых погодных условиях, но всё же не слишком трудным. Большую часть пути мы полетим вдоль горных долин, а после Вены под нами будут расстилаться равнины Моравии.

Я посчитал, что потребуется около пяти часов, при условии благоприятной погоды и включая остановку для дозаправки в Юденбурге. Когда мы улетали из Божена, мое настроение улучшилось. Нас выбрали для жизненно важной миссию по доставке сообщения — возможно, даже плана величайшего победного наступления, которое поможет решить судьбу монархии.

Серьезность и гордость за возложенную на нас задачу внушили чувство, что дело безотлагательное, особенно после двух кошмарных дней беготни от склада к складу словно бродяги, выпрашивающие окурки. Но, кроме того, это была сама по себе изумительная прогулка, неожиданный отдых от рутины военных полетов.

Двигатель мурлыкал, как сытая кошка, бак полон бензина, а солнце, наконец, прорвалось через облака, раскрыв перед нами всю осеннюю красу Доломитов. Даже аэроплан, казалось, почувствовал это настроение, взлетев словно Пегас.

И конечно, не последней причиной приподнятого настроения было то, что при возвращении в Капровидзу где-нибудь в понедельник, с опозданием на целых два дня, я смогу ответить одиозному Краличеку с самодовольной улыбкой: "Извините, герр командир, не могу сообщить, где мы были: секретные приказы Верховного командования и всё такое. Лучше позвоните главнокомандующему, если понадобится более подробная информация".

Даже если бы мы прибыли в Цешин около часа дня и дозаправились всего за полчаса, не было никаких оснований надеяться, что мы вернемся в Капровидзу тем же вечером, только не в середине октября.

В то время Елизавета жила у моей тети в Вене. Я мысленно улыбнулся, представив себе ее радостное удивление всего через несколько часов, когда домработница Франци откроет мне дверь, и я войду, еще в летном комбинезоне, прибыв с неожиданным ночным визитом.

Мы с Тоттом кратко обсудили маршрут перед вылетом с аэродрома святого Иакова. Я обозначил линию на карте, и он кивнул и хмыкнул в знак согласия. Но теперь я увидел, что мы отклоняемся от курса и направляемся южнее, чтобы пролететь над северной оконечностью Доломити-ди-Брента и срезать угол, где Риенца впадает в Айзак, как раз к северу от Бриксена.

Неважно, подумал я: эти горы низкие — порядка двух с половиной тысяч метров. Аэроплан держал высоту без проблем, и мы сэкономим добрых несколько километров, свернув к железной дороге, как планировалось, у Брунека или Тоблача. Я посмотрел на юг и увидел, что на горизонте маячит большой массив Мармолада, королева Доломитов, с неизменной кружевной шапкой снега: настолько огромный, что я не мог разглядеть никаких признаков траншей и линий из колючей проволоки, которые бы словно шрамы избороздили вершину.

Только после двадцати минут полета или около того я начал сомневаться по поводу выбранного Тоттом маршрута. Далеко на севере на нас надвигалась синяя гряда штормовых облаков, её залитые солнцем верхние края удивительного оранжево-коричневого оттенка предвещали снегопад.

Туча двигалась быстро, заслонив горную вершину после горного пика Высоких Альп к северу от долины Риенца. Я высунулся в поток ветра, чтобы посмотреть вперед, и увидел, к своему ужасу, что буря еще не дошла до нас только потому, что она наступала в форме глубокого полумесяца с двумя рогами, отрезав путь к отступлению и на запад, и на восток.

Мы не могли пролететь под ней из-за близости гор, точно не могли лететь выше, и уже не могли от неё уклониться, отвернув. Теперь единственным способом к отступлению был разворот назад, к югу — прямо к итальянским позициям, с пакетом сверхсекретных документов на борту. Нет уж. Я стиснул зубы; долг оставлял лишь один путь: придётся нам лететь сквозь неё, в надежде, что это лишь узкий облачный фронт и мы минуем его, не успев разбиться о горную вершину.

Мы врезались в бурю, как в движущуюся кирпичную стенку, нас мотало и бросало вниз в водовороте. Когда мы потонули в крутящейся и жутковатой темноте тучи, Toтт изо всех сил пытался выровнять аэроплан.

Я оказался прав: пошел снег, первый в ту раннюю и суровую зиму. Он был влажным, но плотным и смешался с ледяным дождем. Перед заходом в тучу мы взяли пеленг по компасу, но всё было безнадежно: вскоре любая ориентация по вертикали и по горизонтали стала невозможной, хотя мы отчаянно проверяли спиртовые уровни, пытаясь оценить крен.

Иногда падали завесы из снега, и временами они, казалось, летели вверх. Или это мы перемещались относительно них? Я больше не мог говорить, а только вытирал снег с защитных очков, дьявольские воздушные потоки в облаке пытались разломать наш хрупкий аэроплан на части.

Я ещё раз смахнул снег с защитных очков и в тускло-желтом свете посмотрел через плечо Тотта на высотомер. Матерь божья! Мы уже потеряли почти тысячу метров. Я взглянул на крылья — и сразу понял причину. На лакированной парусине образовалась толстая корка льда.

Toтт стоял в кабине, зажав между коленями штурвал, и пытался сдвинуть его ударом кулака. Напуганный до смерти, я взобрался по краю кабины в воющем воздушном потоке и с отчаянием пнул каблуком лёд на нижнем крыле. Он раскололся, и глыбы улетели. Но всё было напрасно: как только старый лед отвалился, тут же образовался новый, ледяной дождь облепил крылья.

Мы снижались, но куда? Я всмотрелся в снежные вихри, вздымающиеся на ветру, как театральный занавес. Наконец видимость слегка улучшилась. Я заметил позади темную густую массу. Возможно, это промелькнул сквозь разрыв в облаках лес. Я еще раз посмотрел — и с ужасом понял, что это горы: отвесная голая вершина в четырех метрах от левого крыла!

Тотт тоже это увидел и потянул руль, чтобы отвернуть в сторону. В этот момент облака расступились, пропустив поток солнечного света. Возможно, это были последние мгновения нашей жизни, но у меня захватило дух при виде неземного великолепия, когда солнце устремились сквозь снежные вихри, и перед нами открылась потрясающая картина — мы летели над горной долиной, окруженной со всех сторон обширными пропастями и заснеженными вершинами такой фантастической формы, что любого создателя театральных декораций, который воспроизвел бы их, посчитали бы сумасшедшим.

Но придется сесть. Я наклонился и посмотрел вниз. Мы оказались всего лишь в десяти или пятнадцати метрах над ровной, гладко-белой поверхностью: возможно, высокогорное пастбище под первым зимним снегом, подумал я.

Выбора не было: в нескольких километрах впереди высилась отвесная скала, настолько высокая, что потребуется полчаса, чтобы перелететь через неё даже в спокойную погоду. Снова надвигалась снежная буря. Сейчас или никогда. Я дал Тотту команду на снижение.

Он кивнул. Но в условиях безумных вихрей в центре бури даже такой пилот как Toтт не мог удержать высоту: в конце концов нам удалось приземлиться способом, который мои бывшие инструкторы в летной школе описывали как "земля на три метра ближе": другими словами, в падении мы в последний момент ударились брюхом о землю.