Двуглавый орел (ЛП)

Итальянец тоже опустил нос вниз, чтобы прицелиться, очевидно, полагая, что мы надумали уклониться от него пикированием. Он успел приблизиться настолько, что мне видно было, что язык у него от сосредоточенности зажат между белеющими зубами. Он опускал бы нос до тех пор, пока мы не окажемся у него в поле зрения— мишенью, которую уже не упустить— на расстоянии меньше пятнадцати метров, и тогда дуло пулемёта над его верхним крылом замерцает оранжевыми вспышками. Пожалуй, это стало бы последним, что я увидел бы на этом свете.

И всё же, несмотря на нависшую смертельную угрозу, вид этого "Ньюпора" я счёл весьма привлекательным, наверное, потому, что близкая опасность обостряет все чувства. До чего же милое сооружение, подумалось мне, столь утончённо французское: окрашенное в убедительный серебристо-серый цвет с чёрной окантовкой крыльев, с итальянским красно-бело-зелёным триколором на руле направления. Такое приятное на вид и при этом смертельно опасное, как ядовитая змея.

Я уже ждал, что итальянец вот-вот откроет огонь, но Тотт толкнул вперёд рычаг газа и ещё немного опустил нас носом (над ветрозащитой у него было приделано автомобильное зеркало, и он всё время искоса следил за итальянцем). Итальянец засмеялся и тоже опустил нос, чтобы вернуть цель в зону досягаемости.

Тотт в ответ сделал пике ещё чуть более крутым. Итальянец последовал за нами: если мы рассчитывали своими нырками улизнуть, то вели мы себя ещё более по-клоунски, чем поначалу казалось. Его нос опустился, и он дал очередь, которая затрещала у нас над верхним крылом, местами продырявив обшивку.

С бесстрастностью судьи Тотт увеличил угол наклона и полностью открыл дроссель. Теперь мы неслись вниз под углом в сорок пять градусов, навстречу кобальтовой синеве озера. Итальянец дал еще одну очередь и чуть не попал. Теперь мы наверняка погибнем — либо от пуль, либо утонем в озере.

Я в ужасе огляделся, пока в ушах свистел ветер. Увидел, что ткань на крыльях начала рваться и натягиваться, а корпус угрожающе скрипел, перекрывая рев двигателя. Потом я посмотрел вверх на итальянца, все еще пытающегося прицелиться.

У нас оставалось всего несколько секунд, чтобы выровнять аэроплан, а когда мы это сделаем, то попадем в прицел, и нас разнесут в щепки. Но тут нижнее крыло противника слегка прогнулось, сначала на концах, а потом и ближе к корпусу. Итальянец попытался выровняться, но слишком поздно — со страшным треском верхнее крыло "Ньюпора" оторвалось и отлетело назад, вращаясь в воздухе, как гигантское перекати-поле.

Итальянец просвистел мимо нас, потеряв контроль над разваливающимся аэропланом, а Тотт тем временем налег на штурвал, чтобы вытащить нас из пике, успев всего в нескольких метрах над озером. Я решил, что наш собственный аэроплан тоже рассыплется от напряжения, но каким-то образом нам удалось выровнять его, а потом вернуться и сесть в том месте, где мы разминулись с преследователем.

Это был усеянный цветами альпийский луг между двумя сосновыми лесами у озера. Тотт посадил аэроплан в сочную траву, и стадо коров разбежалось в панике с громким звоном колокольчиков. Мы выпрыгнули из "Ллойда", как только он остановился, и осмотрели останки крушения, пока к нам бежали солдаты с соседнего поля.

Вот уж не думал, что такая хрупкая штуковина, как аэроплан, может так глубоко завязнуть в земле. На поверхности остались лишь ободранные крылья и часть хвоста "Ньюпора". Что до пилота, то его нигде не было видно. Мы вошли на прохладную и молчаливую поляну соснового бора, ковер хвои скрадывал звук шагов. Тотт остановился и схватил меня за руку.

— Vide [20], — сказал он, указывая куда-то.

Утро было безветренное, но одна сосна слегка подрагивала.

Мы посмотрели наверх. С ветвей в тридцати метрах наверху медленно капала кровь. В конце концов пришлось одолжить у стоявшего рядом саперного батальона двуручную пилу и свалить дерево, чтобы вытащить пилота.

Его жетон сообщал, что это сержант-пилот Антонио Патинелли двадцати трех лет из Феррары. Ради его похорон мы остались в Альтхаммере и проследили, чтобы всё прошло как надо: почетный караул, флаг над гробом и итальянский гимн по специальному разрешению командующего корпусом. Это самое меньшее, что мы могли сделать для врага, чья стойкость оказалась сильнее конструкции машины.

Мы были уверены, что он и его товарищи сделали бы то же самое для нас, если бы мы поменялись местами. Когда я немного успокоился после утреннего возбуждения, то отвел Тотта в сторонку на беседу на смеси латыни и военного немецкого.

Я обнаружил, что на латыни он говорит неплохо, хотя и с заметным венгерским акцентом, времени от времени он запинался, чтобы подобрать нужные слова для описания неизвестных в античности явлений. Мне хотелось расспросить его, поскольку после отчаянной утренней авантюры в моей голове всплыли мысли относительно событий несколько дней назад над Пальмановой.

— Di mihi, O Toth [21], — сказал я,— как, черт возьми, вам удалось вывести нас из штопора?

Мне страшно хотелось узнать, как у него это получилось. Английский авиатор, майор Хоукер, летом 1914 года сообщал о том, что вывел машину из штопора, но начавшаяся война не позволила его расспросить, как он это сделал. А теперь тот же трюк исполнил Тотт, и я подозревал, что это не было чистой удачей. Тотт ненадолго задумался и ответил:

— Res facilis est [22], — сказал он, ухмыляясь своей раздражающей улыбочкой. — Я снизил скорость, а потом начал вращаться... вот так, — он вытянул руки и резко опустил их в стороны. — Aviator vulgarus тоже попытался задрать крыло вот так. Но он уже начал сваливаться, так что стало только хуже. Nihil bonum est [23], — он покачал головой. — А я позволил аэроплану несколько раз крутануться, поставил рычаги управление в центральное положение и потянул за штурвал — gubernaculum dexter sinister dexter [24], вот так. И больше никакого штопора, — широко улыбнулся он.

— Ясно, — сказал я. — И вы сами это придумали?

— Разрешите доложить, герр лейтенант, так точно. Inveniego ipse. Цугфюрер Тотт Magyarus est [25], — он постучал себя по виску. — Хорошие мозги, cerebrum bonum habet, nicht wahr? [26]

Я немного подумал, а потом подозвал венгерского сержанта, занимающегося нашим аэропланом. Я не был уверен, насколько хорошо Тотт понимает немецкий, раз уж говорил он на нем настолько ужасно, и не хотел, чтобы он воспринял мои слова неправильно. Я также понимал, что через шестнадцать лет после школы я не очень уверенно слагаю импровизированные речи на латыни.

Сержант согласился выступить в роли переводчика, чтобы я мог высказаться по-немецки.

— Отлично, Тотт. Дважды летая с вами и после этих ваших слов, я пришел к выводу, что вы опасный безумец и, возможно, для наших ВВС представляете большую угрозу, чем для противника. Вы только что подвергли риску наши жизни и один из аэропланов венгерского королевства, безрассудно вступив в бой с вражеским одноместником, явно в противоречии с моим приказом, а несколько дней назад, также по собственному разумению, чуть не угробили нас, намеренно пустив в штопор. Я мог бы отправить вас под трибунал в обоих случаях, если бы захотел. Тем не менее, мне, как профессиональному пилоту, вы кажетесь исключительно одаренным, и к тому же моя система указаний о том, как вам вести аэроплан, весьма слаба, будь то приказы на латыни, немецком, венгерском или хоть на разговорном готтентотском. И поэтому я решил с сегодняшнего дня, пока мы летаем вместе, передать вам командование аэропланом в воздухе. Я буду давать вам лишь общие указания до полета о том, куда мы направляемся, а способ добраться на место оставляю на ваше полное усмотрение. Я знаю, что за подобное предложение меня могут отдать под трибунал, поскольку технически аэропланом командую я, но мне кажется, что существующая система не годится для военных действий, и мы должны идти в ногу со временем. Но я ставлю два условия. Во-первых, вы никому не скажете ни слова о нашем соглашении, во-вторых, если на вас вдруг накатит непреодолимое желание покончить с собой, будьте любезны сначала сообщить об этом мне, чтобы я мог выйти на следующей остановке. Если вы и впрямь желаете умереть и оставить вашу очаровательную девушку в одиночестве, то я предложил бы вам приставить пистолет к виску или попроситься в окопы. Оба способа куда дешевле и не включат меня в официальную сводку погибших. Хотите, чтобы я повторил все это на латыни? Может быть, записать на пергаменте и заверить личной печатью?

20

Vide (лат.)— Смотрите.

21

Di mihi, O Toth (лат.)— скажите мне, о Тотт.

22

Res facilis est (лат.)— это просто.

23

Nihil bonum est (лат.)— Ничего хорошего.

24

gubernaculum dexter sinister dexter (лат.)— руль направо, налево и направо.

25

Inveniego ipse. Magyarus est.— Изобрел сам ...тот венгр.

26

cerebrum bonum habet, nicht wahr? (лат., нем.)— Хорошие мозги, не правда ли?