Двуглавый орел (ЛП)

В результате скорострельность была низкой: приблизительно четыреста выстрелов в минуту на бумаге, но только три четверти этого на практике. И это касалось армейской версии: авиационный "Шварцлозе", установленный позади меня на рельсах и готовый к стрельбе, был еще большей посредственностью.

В отличие от превосходного "Парабеллума", стандартного оружия наблюдателя в немецких двухместных аэропланах, у "Шварцлозе" отсутствовал приклад, чтобы позволить стрелку держать цель, как бы резко пилот не маневрировал. Вместо этого у него имелась пара ручек, как у детского игрушечного самоката.

Кожух охлаждения был снят, что уменьшило вес, но одновременно затрудняло прицеливание, поскольку пулемет лишился мушки. Помимо прочего, приходилось стрелять очередью не более чем из двенадцати патронов, чтобы не перегреть ствол.

Боепитание подавалось из матерчатой ленты, рассчитанной на пятьсот патронов и упрятанной в механизм барабанного типа. По утрам лента впитывала влагу, накопившуюся за ночь, и на больших высотах даже летом намерзший лед мог привести к осечке. Но хуже того, конкретно наш пулемет был ранней модели— несомненно, списанный из армейских запасов — и каждый патрон смазывался из специальной автоматической масленки перед тем, как отправиться в ствол, иначе стреляная гильза могла и не вылететь.

На холоде смазка загустевала, и скорострельность даже исправного пулемета падала до двухсот выстрелов в минуту, напоминая по звучанию крайне утомленного дятла, которому приходится трудиться на жаре. Короче говоря, по моему личному мнению, для самообороны мы с тем же успехом могли использовать швейную машинку "Зингер". И то она была бы не в пример легче.

Однако казалось, что тем утром посреди летнего неба над равнинами Фриули нам этот бесполезный "Шварцлозе" так и не пригодится. Потянув за рычаг, я извлек тридцатую фотопластинку, проследил, как та звонко упала в короб, и с облегчением повернулся к Тотту. Прикоснувшись к его плечу, я жестом показал: "закончили, возвращаемся на базу".

Я был этому рад, потому что с запада стремительно надвигались облака: белые, похожие на цветную капусту кучевые громады на мгновение нависли над нами, но казалось, спускаются на нашу высоту. Я поднял голову и увидел, что аэроплан Шраффла исчез в дымке, вновь появился на секунду, а затем снова скрылся, когда мы повернули домой. Он видел нас, я уверен, но мы решили дать ему знать, что закончили. Я запустил белую ракету, и мы потеряли друг друга из вида.

Когда я в следующий раз увидел впереди аэроплан, примерно в трех километрах позади и чуть выше нас, мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять — это не машина Шраффла и Ягудки. Я не мог разглядеть, что именно это за аэроплан, но безусловно, не "Бранденбургер", чьи внутренние наклонные распорки безошибочно узнаваемы при взгляде спереди. Это был биплан, но какой — я не мог сказать, разве что он казался несколько меньше нашего, хотя слишком крупным для "Ньюпора" и безусловно, сравним с нами по скорости. Потом на той же высоте я увидел еще один, но примерно в двух километрах позади первого.

Кем бы они ни были, они видели нас и быстро догоняли. Сердце учащенно забилось, я развернулся и похлопал Тотта по плечу, он оглянулся, посмотрел, куда я указываю, и небрежно кивнул. Махнув кулаком вперед, я просигнализировал "полный газ". Тотт кивнул и немного передвинул рукоятку газа вперед. Я же с отчаяньем вернулся к пулемету, убрал зажим, удерживающий его на рельсе неподвижно, и рывком взвел затвор. Черт возьми, где же Шраффл и Ягудка? Они должны были сопровождать нас и сейчас маневрировать, чтобы накинуться на итальянцев, пока те заходят нам в хвост. И почему мы летим так медленно? Наверняка на полном газу "Бранденбургер" может и побыстрее.

Первый преследователь уже достаточно приблизился, чтобы я мог хорошенько его рассмотреть. Это был определенно итальянский двухместный биплан. Какой именно — понятия не имею, за исключением того, что у него был ротационный двигатель, а пулемет установлен на верхнем крыле, чтобы стрелять поверх пропеллера. Противники все еще находились вне зоны поражения, они слегка покачивались в небе прямо у нас на хвосте в попытке (как я полагаю) заставить нас понервничать, перед тем как бросятся убивать. Итальянец был меньше, и, очевидно, гораздо маневреннее, чем наша "Зоська", и, похоже, немного быстрее.

Хотя в то время я еще этого не знал, он собирался применить метод, позже ставший стандартным для уничтожения двухместных аэропланов-разведчиков. Противник сделает серию отвлекающих финтов, прямо как боксер, чтобы я не мог прицелиться, а затем нырнет вниз, в слепую зону под нашим хвостом, пока Тотт не отвернет в сторону, скажем вправо, чтобы дать мне прицелиться.

Тогда, прежде чем я успею выстрелить, итальянец уклонится влево и, воспользовавшись более высокими скоростными характеристиками и меньшим радиусом разворота, зайдет в атаку с другой стороны, пока я отчаянно буду пытался развернуть пулемет. Затем последует короткая очередь метров с двадцати прямо в брюхо нашего аэроплана. Очередь, которая даже если и не убьет нас обоих, несомненно, прикончит мотор, обрубит крыло или вспорет топливный бак, и бензин зальет горячий двигатель и воспламенится от искры с магнето, отправив нас, объятых пламенем, к земле и смерти. Но ни итальянский пилот, ни я не брали в расчет цугфюрера Тотта, который, как от него и ожидали, накренил "Зоську" немного вправо.

Я мельком увидел итальянскую машину у нас под хвостом: пестрые зелено-коричневые цвета, как я помню, и только собирался выпустить в аэроплан очередь, когда противник уже исчез под нами. В панике я обернулся к Тотту и почувствовал, как желудок и печень взлетели прямо к голове, когда Тотт вдруг дал полный газ и резко спикировал.

Затем меня резко вжало в пол, а аэроплан жалобно заскрипел в знак протеста: Тотт толкнул ручку управления от себя, входя в мертвую петлю! Я, разумеется, не был пристегнут: на откидном сиденье наблюдателя имелись плечевые ремни, но чтобы стрелять из пулемета, мне приходилось вставать, и ничто кроме силы тяжести не удерживало меня в аэроплане.

Я все еще с содроганием вспоминаю внезапный тошнотворный ужас, когда вдруг оказался вверх ногами, в трех тысячах метров над лугами и лесными массивами Фриули, судорожно хватаясь за бортики кабины, а двигатель кашлял и глох в верхней точке петли. Затем, когда я уже почти потерял хватку и едва не отправился в свободный полет навстречу смерти (я уже висел в воздухе, как гимнаст, выполняющий сальто на брусьях), нос аэроплана опустился вниз, и мы вынырнули из петли.

И тут я увидел перед нами итальянца, застигнутого врасплох и пытающегося выполнить тот же маневр. Сейчас я вижу это перед глазами так же ярко, как и в то мгновение, тем летним днем семьдесят лет назад, идеальный вид сверху в пятидесяти метрах впереди: черная V-образная маркировка в центральной части верхнего крыла, красно-бело-зеленый итальянский флаг на законцовках и хвостовом оперении, наблюдатель-итальянец отчаянно пытается задрать пулемет вверх в попытке выпустить в нас очередь... Но первым выстрелил Тотт. Принимая во внимание смехотворность наших прицельных приспособлений и крайне примитивную систему вооружения в целом, я думаю, что это до сих пор один из лучших примеров снайперской стрельбы в анналах истории авиации.

Передний "Шварцлозе" загрохотал, на нас посыпались горячие стреляные гильзы. Очередь примерно из десяти выстрелов настигла итальянца, когда тот находился в верхней части петли и корпус летательного аппарата испытывал максимальные перегрузки. Я полагаю, очередь разнесла основной лонжерон крыла, но не могу сказать наверняка: знаю лишь, что мы промчались мимо, уклонившись от столкновения, а итальянский аэроплан, казалось, застыл на крутом подъеме, на мгновение завис неподвижно, будто сомневаясь, стоит ли двигаться дальше.

А потом начал падать. Крылья смялись, как у подстреленной куропатки, он перекувырнулся и вошел в штопор, за пару секунд из хищного, быстрого биплана-истребителя превратившись в мешанину из ткани и деревянных планок. Когда мы потеряли его из виду, нырнув в облако, аэроплан уже распался на части: секции крыла и стойки летели отдельно.