Страница 8 из 66
Предание гласит, что он женился на ней в двадцать пять лет: ей исполнилось сорок, и она первая предприняла шаги, чтобы добиться согласия своего отца, когда тот был пьян, но этот анекдот выглядит подозрительным. Все согласны с тем, что этот брак оказался очень удачным. Мухаммед хранил абсолютную верность своей жене до тех пор, пока она не умерла, подарив ему семерых детей, троих мальчиков, из которых не выжил ни один, и четырех девочек, младшая из которых, Фатима, стала супругой Али, двоюродного брата Пророка. Блашер противопоставляет воздержанность, выказанную Мухаммедом в эту эпоху, той чувственности, которая впоследствии побуждала его жениться на многих других женщинах, иногда совсем молодых, да еще заводить красивых наложниц. Что более всего поражает нас в этом союзе, так это его неравенство, ибо Хадиджа была старой и безобразной, а Мухаммед унаследовал красоту своего отца. Мусульманские толкователи отказываются допускать, что у Пророка, помимо всего прочего, имелся и достаточно корыстный расчет. Однако те, кто свободен от парализующего влияния пиетета, часто обнаруживают у Пророка такой нюх на выгоду и такой практицизм, который придает ему совсем иной характер по сравнению с Буддой и Христом, гораздо более безразличным к материальным ценностям.
Это вовсе не критика, а, совсем напротив, констатация факта. Если бы Мухаммед безраздельно отдался лишь своему мистицизму, он был бы менее интересен для историков, так как никогда бы не захотел и не смог играть роль государственного мужа. Вот, если угодно, более грубое сравнение: Христос умер, осужденный с согласия евреев, после того как объявил, что его царство не от мира сего, тогда как Мухаммед почил, окруженный горячей любовью своих приверженцев, после того как с оружием в руках победил своих противников и встал во главе государства, которое сплотил и сделал грозным. Невозможно разделить эти два аспекта его личности, которые в глазах представителей западной христианской культуры неизбежно выглядят несовместимыми, хотя для араба это совсем не так. Подтверждение тому дает сама Хадиджа. Она вышла замуж за бедного человека, соблазнившись его деловыми качествами. Ничто тогда не могло предвестить ей в Мухаммеде основателя новой религии. Однако ее убедило первое же его откровение. Она не только не стала отговаривать своего мужа от путешествия, быстро снискавшего ему враждебность богатых купцов, но сделала все, чтобы поддержать его в новом призвании и победить уныние, которое поначалу иногда обуревало его.
Благодаря достатку Мухаммед отрекся от нищеты и окружил себя определенными удобствами. Он пользовался репутацией честного горожанина, был прозван надежным человеком и, должно быть, блистал той уравновешенностью, которая является высшей добродетелью мекканца. Как мимоходом сообщает Предание, он был избран для разрешения запутанной тяжбы. Когда дожди разрушили Каабу, четыре племени курайшитов отстроили ее заново, сделав более прочной; материалом для нее послужила древесина потерпевшего крушение греческого корабля. Когда же речь зашла о том, чтобы огородить один угол и вделать в него черный камень, вспыхнул яростный спор. Кому достанется эта честь? На нее претендовали все четыре вождя. Мухаммед велел положить камень на плащ и вручил четыре его угла четырем вождям, затем сам взял камень и замуровал в священном месте. Таким образом, мы получаем дополнительное доказательство его влияния и представление о его дипломатических способностях, которые впоследствии творили чудеса в Медине и привели столько соперничающих племен к объединению ради общего дела.
Итак, Мухаммед привык совмещать нужды торговли с духовными запросами и ежегодно на месяц удалялся в одиночестве на гору в окрестностях Хира, причем это не удивляло Хадиджу. Это оставляет место двум гипотезам, нисколько не противоречащим друг другу либо речь здесь идет о некоем обычае, бытовавшем тогда в определенных кругах мекканского общества, неотступно преследуемых более суровыми религиозными требованиями, чем это возможно в рамках достаточно примитивного в своей практике политеизма, либо супруга будущего пророка уже предчувствовала пусть еще не истинное призвание своего мужа, но, по крайней мере, то, что он больше других нуждается в возможности предаться мистицизму.
Во всяком случае, откровение явилось как гром среди ясного неба, и, может быть, для самого Мухаммеда это было еще неожиданнее, чем для его первой жены. Мы уже подчеркивали патетический тон посвященных этому событию отрывков Корана, и в описании этих двух видений стремление убедить самого себя в их ценности становится еще более заметным из-за того, что Мухаммед болен и не знает, нельзя ли отнести их за счет своей болезни:
Затем ниже та же назойливая мысль:
И далее снова
И опять, в суре обвития, LXXXI, стихи 22–25:[45]
Можно вместе с Блашером настаивать на подробностях видений и двух ступенях откровения – сначала сон, а затем само видение – на сопровождавших его физиологических проявлениях, наконец, на периоде жестокой тоски, которая пришла вслед за ним,[46] связывая эти различные фазы с тем, что дает нам по части мистического опыта современная психология. В частности, она гласит, что за периодом сомнений должна была последовать непоколебимая вера Пророка в свою миссию. Но, по нашему мнению, основная проблема не в этом. Понять нужно то, каким образом близкие Мухаммеда и то небольшое ядро испытанных приверженцев, которое окружало его с самого начала, могли признать ценность принесенного им послания. Здесь речь идет в большей степени о социологии, чем о психологии, и слишком уж легко было бы ответить, что ясновидцы всегда находят людей, готовых следовать за ними, особенно в обездоленных классах, чтобы к собственной выгоде ниспровергнуть существующий порядок – ведь очевидно, что ни Хадиджу, ни людей его круга к этой категории отнести нельзя. Заявляют, что его проповедь встретила теплый прием у бедных христиан Мекки, а богатая торговая аристократия, напротив, немедленно отвергла ее. Возможно, впоследствии так оно и было, но вначале именно Хадиджа и родственники поддержали упавшего духом молодого человека и убедили его в обоснованности его миссии, хотя в тот момент не было ничего проще, чем его отговорить. Какой бы ни была любовь Хадиджи к своему мужу, одного этого чувства недостаточно, чтобы объяснить ее веру, вошедшую в противоречие с интересами ее класса. Не легче понять и столь скромный вначале успех откровения, если предположить, что Мухаммед сразу предстал как бескомпромиссный монотеист, призывавший к уничтожению идолов и в результате выглядевший еще большим святотатцем в силу того, что принадлежал к клану, который видел свою миссию в их почитании. Следовательно, нужно вслед за Уоттом допустить,[47] что новое религиозное движение должно было так или иначе опираться на ситуацию, сложившуюся в Мекке в эпоху Мухаммеда, а последний, как полагал Блашер,[48] вовсе не призывал к монотеизму в первых же своих сурах. В то время Мухаммед еще не потерял надежду, снискав расположение мекканской аристократии, создать приемлемую для всех синкретическую религию и освежить политеизм, упадок которого вызывал законное беспокойство у хранителей святилища Каабы и торговцев, чье процветание напрямую зависело от него.
42
Глава 53 звезда, стихи 2–6, стр. 997 – Примеч. пер.
43
Глава 53 звезда, стихи 9-11, стр. 999 – Примеч. пер.
44
Глава 53 звезда, стихи 17–18, стр. 999 – Примеч. пер.
45
Глава 81 обвитие, стихи 22–25, стр. 1129 – Примеч. пер.
46
Le Probleme de Mahomet, p. 40, везде.
47
Watt, op cit, p 15, везде.
48
Ibid., p 43.