Страница 5 из 210
— Что у вас за организация? — спросила Аполлинария Павловна.
Мы с Маркой хлопали глазами, ничего не понимая. Вид у нас, наверное, был дурацкий.
— Ну, что молчите? Только что вступили в комсомол, успеваемость отличная — и вдруг организация. Собираетесь по вечерам.
— Да нет никакой организации, — сказал я. — Собираемся для игры…
— Это не игра. Объявили себя учениками… кого? — перевела директриса ледяной взгляд на молодого человека.
— Раминра… — Он заглянул в блокнотик и прочел по складам. — Ра-бин-да-ра-на-та-го-ра.
— Вот. Что это значит?
Мы с Маркой пустились в объяснения: «Золотой теленок»… Остап Бендер… для смеха все это…
— Журнал выпускаете — для смеху? — с острым прищуром спросил официальный молодой человек. — «Царица»… — Опять заглянул в блокнотик. — «Царица фырдон». Что такое? Может быть, «фырылдаг»[1]?
Опять мы наперебой объясняли: не царица, а цевница… дудочка такая… слово «афедрон» вычитали у Пушкина в стихотворении «Ты и я» (о его значении постеснялись говорить). Только для забавы затеяли журнал и только один номер сделали…
Со стороны наши забавы, наверное, выглядели совершенно не смешными. Всполошились родители — уж они-то вполне представляли, что может воспоследовать, если «делу» дадут ход. «Организация» — тут не до шуток!
На следующий день незадачливых учеников Рабиндраната Тагора вызвали в ЦК комсомола Азербайджана. Пришли только мы с Маркой, нас провели не к какому-нибудь рядовому инструктору, а прямехонько к первому секретарю товарищу Раджабову (или Наджафову, теперь уж не помню точно). В просторном кабинете сидел плотно сбитый темнолицый брюнет, он вперил в нас непроницаемый черный взгляд и предложил рассказать без утайки о нашей «организации». Мы принялись излагать, Раджабов слушал внимательно. Похоже, он добросовестно пытался понять, в чем смысл нашей игры, почему мы избрали себе в «учителя» индийского писателя. Имя Рабиндраната Тагора ничего ему не говорило — так же, впрочем, как и нам.
Возможно, Раджабов подозревал, что мы просто морочим ему голову: уж очень нелепой выглядела эта история. К счастью, он оказался достаточно умен для того, чтобы не «пришить» к ней политику. Строго, как и положено, он отчитал нас за глупую игру и посоветовал сосредоточиться на активной работе в комсомоле — единственной общественной организации советской молодежи.
Первой, кого мы увидели, выйдя из здания ЦК комсомола, была Маркина мама Александра Евсеевна. Она дежурила у подъезда и кинулась обнимать Марку. Тот с живостью увернулся и спросил досадливо:
— Зачем ты сюда пришла?
Вечером ко мне примчался Доля. И тогда все выяснилось…
Он учился не в нашей школе, а в Шестой (и одновременно в музшколе, у него был абсолютный слух). Как и в Шестнадцатой, у них историю преподавала Нина Алексеевна. Вот Долька, разговорившись с ней однажды на перемене, и рассказал о нашей игре, о Рабиндранате Тагоре и «Цевнице афедрона». Представляю, с каким щенячьим восторгом он это рассказывал и с каким интересом слушала его молодая учительница…
Но вернемся в лето 1939 года.
Десятый «б» сдавал историю на два дня раньше, чем наш «а». Пришли в школу узнать у «бешников» что да как, строго ли спрашивает Аполлинария Павловна (директриса преподавала историю). Вот Лида сдала, вышла из класса — я к ней, она улыбается, «отлично»! — а меня словно теплой волной окатило. Оживленно, подробно рассказывает, какие вопросы достались — революция пятого года, Пражская конференция, XV съезд… А я смотрю на Лиду, и так хочется по голове, по вьющимся локонам погладить… Но разве можно?.. Мне уже день не мил, если Лиду не увижу. И она, кажется, рада видеть меня.
Экзамен по истории — трудный. Много съездов, пленумов и конференций, надо помнить, какие там стояли вопросы, — а учебников, собственно говоря, нет. Правда, недавно вышел «Краткий курс истории ВКП(б)», это, конечно, самый лучший учебник, в нем все, все расписано по параграфам, первое, второе, третье, — но где его взять?
Приходится пользоваться конспектами — кто как сумел записать материал, излагаемый Аполлинарией Павловной на уроках истории. А самый подробный — по слухам — у Лиды.
— У тебя конспект можно взять? — спрашиваю. — Ты никому не обещала?
— Адик Бабаев просил, — отвечает Лида, и мне кажется, она огорчена, что вынуждена отказать.
Ну Адик! Уж он-то всех опередит.
— Ничего, — говорю. — Ты дай ему конспект, а мы будем вместе заниматься.
Ловлю Адика. Он, оказывается, уговорился готовиться к экзамену с Толей Любарским. Но, будучи убежденным коллективистом, согласен расширить круг.
У Адика заниматься можно, но — очень жарко: квартира Бабаевых на углу Балаханской и Базарной расположена над баней, у них пол, всегда теплый, мелко дрожит от мощного полыхания котлов под ним. Марка предлагает заниматься у него. И вот июньским солнечным утречком собираемся впятером (еще Леська Лейтман) в квартире Янилевских на улице Мустафа Субхи. Маркин отец, врач-хирург, снимает эту квартиру в частном доме в нагорном квартале, где живут азербайджанцы. Дом, типичный для старого Баку — одноэтажный, приземистый, с плоской, покрытой киром крышей, — стоит на косогоре. Три смежных комнаты смотрят зарешеченными окнами на щербатый тротуар, на ноги прохожих, а галерея, она же и кухня, выходит на внутренний дворик, по другую сторону которого, за деревьями, — хозяйская половина дома. Что тут хорошо — это прохлада.
Доктор на работе, и мы располагаемся в его кабинете, где по вечерам он принимает окрестных жителей. Тут несколько стульев, аптечка и столик для несложных операций — все белого цвета. По очереди читаем вслух Лидин конспект. Заглядываем в свои, но у Лиды все записано гораздо обстоятельнее, добросовестнее, да и почерк разборчивый. Скучная, утомительная наука эта история XX века. Войны, революции, международные отношения — еще куда ни шло, а вот съезды и конференции…
Очень скоро белый операционный стол перестает пустовать: не прекращая занятий, по очереди ложимся на него отдыхать. Полчаса полежал — уступи место следующему. Леську, склонного к нарушению уговора, приходится стаскивать со стола силой, схватив за руки и за ноги. Он отбивается. Кричит, упрямо морща лоб, что лежа лучше воспринимает историю. Толя, прежде чем улечься на стол, аккуратно вздергивает брюки. Адик лежит неспокойно: то очки поправит, то перевернется с боку на бок, то затеет спор по поводу какой-нибудь, как ему кажется, идейной ошибки.
— Тут неправильно, э! — восклицает он. — Государственная дума буржуазная, да? Значит, социал-демократы не должны участвовать. Первую же думу бойкотировали…
— Бойкотировали, потому что революция шла, — говорит Марка. — А когда реакция, надо участвовать в думе, потому что — трибуна.
— Да какая трибуна? — упорствует Адик. — Надо к новой революции, э, массы готовить, а не заседать с буржуями.
— Ты типичный «отзовист», — говорю я. — Вот в конспекте ясно написано, что «отзовисты» мешали собирать силы для нового революционного подъема…
— Сам ты «отзовист»!
«„Отзовисты“, — продолжаю читать Лидин конспект, — не понимали, что через думу большевики могут разоблачать политику царского правительства. В революционной борьбе надо было использовать не только нелегальные, но и легальные средства. А те, кто это путают, являются путаниками».
— Чего? Кто путает, тот кто?
— Кто путает, — повторяю, — тот является путаником.
Эта фраза из конспекта нам нравится. Надо же, как четко сформулировано! Мы смеемся, а Бабаев Адик переворачивается с боку на спину и вперяет глубокомысленный взгляд в беленый потолок.
Из галереи доносится звяканье тарелок, плывет запах жареного мяса: хлопотливая Александра Евсеевна готовит обед. Утомленные наукой, рассаживаемся в галерее за столом, покрытым зеленой клеенкой, и получаем по большой горячей котлете, обложенной зеленым луком и кружками поджаренных демьянок (так бакинцы называют баклажаны). Вкуснотища!
1
Фырылдаг — фокус, авантюра (азерб.).