Страница 21 из 36
На каком же, спрашивается, основании суд отбросил версию предварительного следствия о корыстном характере совершенного убийства.
Во-первых, на основании данных, характеризующих личность потерпевшего. Что из себя представлял при жизни убитый Аксенов?
Старик 65 лет, в прошлом швейцар в крупных театрах и иных заведениях, проживший (по выражению суда) всю свою жизнь на работе по услужению любой прихоти членов тогдашнего «света». Аксенов (говорит суд) — цельная фигура, продукт социальных условий буржуазного общества, выработавшего из него пресмыкающегося перед сильными и в то же время жестокого угнетателя всего в какой-либо мере зависимого от него. Аксенов — умен, настойчив, обладает сильной волей. В результате всевозможных барских «чаевых» и долгих лет скупой и полуголодной жизни он на старости накопил небольшие деньги. Еще крепкий, несмотря на свой возраст, мужчина со склонностями к извращенным формам полового удовлетворения, он, наряду с усердным посещением церквей и покаянными молитвами, на старости лет предается необузданному пьянству и разврату.
Он так и слыл развратным стариком среди окружающих. К нему не прекращается поток женщин, по большей части проституток, с которыми он пьянствует и проводит ночи.
Но в последнее время Аксенов предпочитает выбирать необходимые для удовлетворения своих извращенных прихотей жертвы преимущественно среди вступающих в жизнь девушек-подростков.
С присущей ему настойчивостью, изворотливостью, он умело завлекает их в свои сети, а затем, пользуясь всей безвыходностью своих жертв, подчиняет их в полном смысле своей власти и своим желаниям.
Таков Аксенов.
Попутно заметим, что суд основывает характеристику Аксенова не на каких-либо вновь открытых в процессе судебного следствия данных. Нет, данные эти, правда, несколько распыленные, недостаточно рельефные в своих очертаниях, уже имелись налицо и были добыты на предварительном следствии. Но они как-то выпали при оценке следователем доказательственных улик.
Когда мы читаем протоколы допросов свидетелей, а затем и обвинительное заключение, мы не находим в них ни последовательного искания, ни ясного ответа на вопрос: что из себя представлял потерпевший, не было ли в поведении его какой-либо специфической черты, которая может осветить мотивы совершенного над ним насилия.
Далее.
Суд базируется на взаимоотношениях, сложившихся между Аксеновым, с одной стороны, Назаровой и Дмитриевой — с другой.
Они в сжатых чертах таковы.
Не имея родного отца, преследуемая в семье своей матери и не находя с ее стороны поддержки, а встречая постоянно холод и строгость, семнадцатилетняя Назарова года за два до описанных выше событий решается бежать из семьи матери, из родной деревни и отправиться искать себе «счастья».
В Москве она очутилась без всяких средств к существованию и поступила няней в семейство работницы Шубиной. В сущности в ее положении и эта случайно подвернувшая возможность заработка была счастливой случайностью. И действительно, первые месяцы своей самостоятельной, вне семьи и матери, жизни можно было видеть Назарову веселой, жизнерадостной. Но внезапно в поведении ее хозяйке бросилась в глаза резкая перемена. Пропала жизнерадостность и беззаботность; ее часто заставали в слезах, лицо исхудало, черты ее заострились, под глазами легли темные круги. Шубина догадалась, что здесь замешан Аксенов. И, действительно, неопытная, наивная девушка очутилась в сетях развратного старика, жившего в том же доме в качестве сторожа конторы Госпароходства. Назарову Шубина неоднократно предупреждала против Аксенова, как опасного и грязного развратника. Но Аксенов сумел побороть в душе Назаровой создавшееся против него предубеждение; заманиванием к себе в комнату подарочками, сластями, участливыми расспросами и задушевными разговорами, отеческой стариковской лаской и в то же время воздерживаясь от всего того, что могло бы возбудить подозрение в своих истинных целях, Аксенов постепенно и настойчиво снискивает полное доверие Назаровой. А затем внезапно овладевает ею как женщиной, насилует ее, предварительно напоив. После этого жизнь Назаровой превращается в тяжелый кошмар. Оглушенная случившимся, Назарова совершенно растерялась. Аксенов, между тем, сбрасывает личину добродетельного бескорыстного и участливого друга и показывает себя в своем настоящем виде. Угрозы, площадная похабная ругань, насильственное принуждение к распитию водки, к половым актам в извращенных формах, побои, — Назарова всему этому вынуждена была подчиниться, чувствуя себя совершенно беззащитной, беспомощной, не зная куда и как обратиться за защитой.
Приблизительно по такому же типу, но с некоторыми вариациями сложились отношения Аксенова с Дмитриевой, которая поступила в контору Госпароходства осенью 1924 г., будучи шестнадцатилетней, застенчивой, только выходящей на дорогу жизни девушкой, но в достаточной мере изголодавшейся в виду бедственного положения семьи. Дмитриева, как выросшая в городе, более самостоятельна и более развита, чем Назарова. Аксенову пришлось употребить более длительную и осторожную тактику для того, чтобы Дмитриеву подчинить своей прихоти. Но он все же сумел добиться и тут своей цели. Дмитриева рассказывает дома, что у них на службе есть чудной старик, который балует ее и относится к ней, как к своей внучке. Как-то, когда заболел отец Дмитриевой и лежал в больнице, а у матери не было денег купить ему белого хлеба, Дмитриева должна была отправиться к Аксенову за хлебом.
Лидия Дмитриева упорно отказывалась вечером отправиться к нему на квартиру. Плач и настояния матери все же заставили ее отправиться. На квартире у себя Аксенов начал поить ее и Назарову водкой, затем услал Назарову в контору и пьяную Дмитриеву изнасиловал. Поздно ночью она вернулась домой, бросила матери белый хлеб со словами «жрите» и, зарыдав, упала на кровать. Мать, по ее заверениям, не могла ничего от нее добиться и не поняла, что случилось с дочкой. А Аксенов продолжал свое дело. Овладев ею, он начал с этим еще ребенком поступать, как со всеми многими предыдущими жертвами. Так длительный период времени Аксенов тиранил две молодые жизни Дмитриевой и Назаровой. Две безвольных, недоразвитых девочки безропотно должны были исполнять любое желание развратного старика.
Мы сочли необходимым бегло остановиться на этих подробностях потому, что вся описанная выше картина взаимоотношений действующих лиц разыгравшейся драмы, так же как и характеристика их, дана судом на основании тех материалов, которые были собраны уже на предварительном следствии.
Таким образом, мы видим две совершенно различные оценки одних и тех же материалов, а вместе с тем совершенно различные квалификации преступления, различные выводы о социальной опасности лиц, его совершивших.
Мы не ставим здесь вопроса о том, какая из двух оценок более правильная и жизненная. Преимущество судебной оценки слишком очевидно. Оно отнюдь не основывается на формальном моменте, обязывающем отдавать ex officio, что ли, предпочтение судебному приговору, как ultima ratio по делу. И по своему существу оценка, данная судом, явно превосходит ту, которую дал следователь и в смысле большего соответствия ее обстоятельствам дела, и более глубокого и полного объяснения их.
Превосходство это в данном случае не может быть приписано тем преимуществам, которые до известной степени судебное следствие имеет над предварительным (как гласность, состязательность, непрерывность и большая цельность впечатлений).
Суть в данном казусе заключается в некоторых крутых дефектах, допущенных при оценке, а отчасти даже при собирании доказательственных улик в процессе предварительного следствия.
Во-первых, после сделанного нами сопоставления, особенно бросается в глаза односторонность оценки. С первых же шагов предварительное следствие заметно развертывается в направлении искания подтверждения возникшего сразу и казавшегося бесспорным предположения о корыстных мотивах убийства. Мы здесь имеем не критическую проверку этого первоначального предположения, а именно искание подтверждений таковому.