Страница 10 из 36
1) Указанному способствовало прежде всего тщательное и своевременное выяснение подробностей обнаружения частей трупа.
2) Большое значение здесь имело заключение медицинской экспертизы, не только установившее с несомненностью, что обнаруженные части трупа составляют части одного и того же трупа женщины, но и давшее ценное указание о ее возрасте и обратившее внимание на следы полового излишества.
3) Выводы МУУР’а о концентрации розысков преимущественно среди проституток можно рассматривать, как талантливую догадку, основанную в то же время на логически-правильной оценке результатов медицинской экспертизы.
4) Решающую роль сыграло умелое сочетание расследования агентурной разработки и надлежащее руководство последней, в смысле направления ее в сторону широкого и охватывающего несколько смежных районов собирания сведений, вытекавших из правильной оценки создавшейся по делу ситуации, в результате чего и удалось установить личность убитой.
Один этап следственного пути был благополучно пройден, но впереди еще не менее трудная задача — раскрыть убийцу и его возможных соучастников. Какими же приемами, спрашивается, удалось и эту задачу безошибочно решить в 3 дня?
Расследование начало с обстоятельных допросов тех людей, с которыми проживала покойная Лебедева, на предмет выяснения как образа жизни ее и взаимоотношений, так и всех более или менее существенных обстоятельств, предшествовавших смерти ее.
Первая была подвергнута допросу, как жившая в последнее время в одной комнате с Лебедевой, гр-ка Анна Бандейкина. Согласно показания Бандейкиной, квартира, в которой они проживают, была снята и отремонтирована Лебедевой в прошлом году. Лебедева нуждалась, будучи безработной, и нередко из-за безденежья обедала у кого-либо из своих жильцов. Своему сожителю Фирсову она передавала в тюрьму пищу; одновременно ее навещал некий Сергей Байков. В субботу 22 марта Лебедева отнесла передачу в тюрьму, возвратившись домой в 3 часа дня. Затем она около 6 часов вечера ушла из дому, одев на себя пальто Бандейкиной, так как собственного зимнего пальто не имела, и с тех пор более не возвращалась. Когда спустя 4 дня, 26 марта, к ним зашел Сергей Байков, то он нисколько не удивился исчезновению Лебедевой и просил их не заявлять об этом в милицию, убеждая, что взятое Лебедевой пальто Бандейкиной не пропадет, и Лебедева его пришлет. Действительно, на следующий же день, т. е. 27 марта, в их квартиру пришел какой-то мальчик, вручивший сверток с просьбой передать его «Вале», т. е. Шершовой. Когда развернули сверток, то в нем оказалось пальто Бандейкиной, а в кармане последнего записка, писанная Лебедевой, следующего содержания: «Валентина, не ждите меня, я уезжаю, прощайте, Поля». Таким образом, показание Бандейкиной бросило серьезное подозрение на гр. Байкова.
При наличии таких указаний, ничего необычного, конечно, не представляют собой дальнейшие шаги дознания, предпринятые в направлении проверки основательности возникшего подозрения против Байкова. Что здесь можно и должно отметить в качестве выдающегося момента, — это исчерпывающая полнота, с которой упомянутая поверка была осуществлена.
Нелишне, кстати, здесь отметить и один технический, хотя и мелкий, но досадный пробел, с которым приходится встречаться весьма часто. Расследование, допустим, как это мы имеем в данном случае, стремится установить точно, где, у кого, когда, в какие часы, по какому поводу бывал в течение значительного и исчисляемого несколькими днями периода времени подозреваемый. Допрашивается подозреваемый, допрашиваются свидетели, иногда в изрядном числе. Показания их разбросаны и перемежаются с другими актами расследования. Между тем потом все эти показания нужно сопоставить и сделать соответствующие выводы. В целях ясности и четкости выводов и подведения наглядных итогов следовало бы в подобных случаях эти итоги изображать графически в виде сводки или выборки из показаний обвиняемого и свидетелей на отдельном листе. Это значительно бы облегчило последующую ориентировку как суда и прокуратуры, так и самого следователя, при сопоставлении различных касающихся алиби показаний, в которых нужные по данному вопросу сведения часто тонут в море других, к нему никакого отношения не имеющих.
В данном случае проверка объяснений Байкова ослабила возникшее против него подозрение. Обыск результатов не дал, и свидетели подтвердили объяснения Байкова относительно времяпрепровождения в последние дни.
Сам Байков показал, что знает Лебедеву с 1918 года, вскоре же после знакомства он вступил с ней в половую связь, но последнее время будучи уже женатым, бывал у нее лишь как у хорошей знакомой; узнав от подруги Лебедевой о пропаже последней, он действительно заходил к ней в квартиру, но никакого разговора о пальто с Бандейкиной там не вел и ничего по поводу того, что оно было затем принесено мальчиком, — не знает.
Конечно, можно было взять под сомнение правильность и точность показаний свидетелей из числа близких товарищей Байкова; оставались некоторые провалы времени, относительно которых имелись лишь голословные заверения самого Байкова. Личность же его внушала известные подозрения.
Искусство расследования в данном случае проявилось в том, что оно не стало на чрезвычайно опасный и скользкий путь предвзятости и односторонности, и одновременно с проверкой возникшего подозрения против Байкова и вообще версии об убийстве Лебедевой вне ее квартиры, занялось проверкой и другой гипотезы, не совершено ли убийство Лебедевой в самой квартире. Расследование поставило перед собой вопрос: когда и кто последний раз видел Лебедеву живую в доме, где она жила, когда и при каких обстоятельствах и по чьему заявлению произведена выписка ее из домовой книги. Не теряя времени, 31 марта, в то самое время, когда так напряженно производилась поверка возникших подозрений против Байкова, допрашивается и управляющий домом гр-н Воронин, из показаний которого выясняется, что об исчезновении Лебедевой ему было заявлено Бандейкиной и Шершовой 25 марта и вечером того же дня ему и была последними предъявлена находящаяся в деле записка Лебедевой.
Если мы вспомним, что, по показанию Бандейкиной, записка эта, якобы, выпала из кармана ее пальто, принесенного мальчиком, лишь 27 марта, т. е. на 2 дня позже предъявления ими записки Воронину, то легко будет понять, какую громадную, можно сказать, решающую улику удалось добыть угрозыску благодаря всестороннему и инициативному характеру произведенного расследования.
Но точна ли дата, названная свидетелем? Нет ли тут тех непроизвольных ошибок, которые немало и неизбежно встречаются в свидетельских показаниях в виду ограниченности памяти, способности воспроизведения и т. д. Необходимо было проверить точность этой даты, необходимо было уделить серьезное внимание происхождению записки. И это было сделано путем сличения записки с записной книжкой, найденной в комнате Лебедевой. Оказалось, что она вырвана из этой книжки, на что ясно указывали и объем, разрыв листов и их окраска.
Метод расследования здесь поучителен и еще в одном отношении. Как мы видели, на фоне в общем правдоподобного, на первый взгляд, показания Бандейкиной имелось одно звено слабое, один момент, вызывавший сомнение — это история с принесением записки. Вот в это слабое звено расследование и «ударило», и оно, действительно, порвалось при проверке, а вместе с ним вскрылась и вся завеса. Ясно, что этот метод имеет не одно лишь специфическое значение в обстановке данного казуса. Он имеет и должен иметь более широкое применение. Он коренится в необходимости критического отношения к показаниям допрашиваемых лиц и в необходимости тщательной проверки того, что в этих показаниях сомнительного и в то же время имеет существенное значение для дела. Такая поверка часто проливает яркий свет на дело.
И, действительно, под давлением улик, сначала Шершова, а затем и Бандейкина сознались в убийстве Лебедевой.
Убийство, по объяснению Шершовой и Бандейкиной на дознании, произошло при следующих обстоятельствах.