Человек из красной книги

Она не раздумывала, сказала «да», это было спасительным для неё делом, даже если смириться с тем, что ехать придётся снова из Казахстана в Казахстан и снова на какое-то время забыть о большом городе. И всё же это было не Заполярье, убийственное в её представлении о правильном месте жизни человека на земле. И главное – закрытое конструкторское бюро, куда её зовут, напрямую связано с космическими исследованиями, а что же может быть притягательней, чем такое удивительное дело? И, как они же сказали, платят там куда больше, с учётом секретности и всех остальных надбавок: можно со временем поддержать и папу, помочь с расходами по живописке и во всех его творческих рисовальных делах. Да и рядом, в общем, не так и далеко, если прикинуть, – столько же по километрам, как и раньше жили, но только в другую сторону: почти то самое место, откуда стартуют корабли, чудо просто, как совпало. И всё это, само собой, если отмотать обратно, лишь благодаря папе и его тогдашним маркшейдерским чертежам, его домашней школе, по случайности жизни выработавшей у неё твёрдость руки и не присущую возрасту аккуратность. Да и красот, кстати, тамошних никто не отменял. Папа ведь, помнится, так любил уходить в эту степь со своей тяжеленной треногой, от которой одни занозы да усталость. Зато она помнит, как он рассказывал ей потом про эти ковыли с пушистиками на кончиках стеблей, про волошки свои ненаглядные, синие, лиловые, всякие… про пылевые спиральки, которые так изумительно делают воздух непрозрачным, и как ему хочется писать всё это, схватывать кистью… И про что-то там ещё, такое же скудное и безрадостное, но такое прекрасное в своей уникальной неповторимости.

Узнав про такое дело, Адольф Иванович поначалу огорчился, и прежде всего из-за того, что его чрезвычайно способной к ученью девочке предлагают должность заурядной чертёжницы, наплевав на честно заработанный ею красный диплом. Но уже чуть потом, поразмыслив, он решил, что соглашаться надо было, и не только потому, что, возможно, разные интересные дела у неё будут, но и главным образом из-за близкого, по меркам здешней необъятности, расположения дочери к нему самому. Подумал ещё, что в условиях, когда у него, если уж откровенно, при отсутствии занятий живописью не осталось в жизни ничего, то шансы видеться с Женькой не так и малы: день туда, день обратно – вполне можно жить, не кусая локти от тоски. И ничего, что место закрытое, родному отцу всегда разрешение выпишут на въезд: в конце концов, не Гулаговские времена на дворе, не Джугашвили в паре с дуркнутым дедушкой Калининым. И тут же поймал себя на мысли, что никак не успокоится душа его от обиды, захороненной давно и глубоко, в самый низ его памяти и его боли. Что всякий раз, чего ни случись, даже самое заурядное, невольно ищет он повод для себя думать о них с неприязнью, так и не утихшей со временем: с недоверием ко всему, что делают и говорят, о чём звенят и что проповедуют. Нет, не немцы, не они, не этот работящий и преданный отечеству народ был врагом для людей, а сами чекисты и подлая власть. Это они хотели стать им врагами и стали – русским немцам, испокон веков живущим на этой земле, сделавшейся им родиной, давным-давно первой и единственной. Не мог простить, не хотел забыть им Адольф Иванович всего, что учинила с его народом прошлая власть, не получалось, не сходились концы с началами, да только никому до всего этого дела не было, кроме него самого. И то, что сам по случайности уцелел, боли той не отменяло, а просто делало её чуть терпимей, избавляя душу от нехорошей ненависти, нелюдской, заводящей в окончательно невозвратные дебри.

А что до Женькиных дел, то, как ни посмотри, всё лучше будет, чем кольскую мошку собой кормить. Да и не поспишь нормально из-за этого вечного солнца – как и бодрствовать не получится из-за него же, коль скоро напрочь оно отсутствует. Но тайно прикинул, отъехав чуть в сторону предательской мыслью, как там, наверное, в тех сказочных географиях, чудесно всё устроено для его прошлого увлечения. Это только представить можно, какими сдержанными и суровыми красками наполнен тот неведомый ему полярный круг, все эти чёрные снега, поблескивающие случайно-белым, подпав под искусственный свет, заменяющий собой привычный луч натурального светила. Или тот же свет, но уже ставший на полгода неугасным, обливающим собою всё и вся, не дающий роздыху глазам: сколько он принесёт с собой неожиданных открытий для художника, высветив, высветлив в той суровой и, наверное, чрезвычайно скудной по растительности тундре свои неизвестные маленькие радости, – синие, лиловые и голубые волошки. Но только там – те, а тут – эти, но тоже свои. В общем, мотнул головой, соглашаясь с её доводами и думая в то же время о собственных резонах.

Вскоре пришёл запрос, персонально под Евгению Адольфовну Цинк, выпускницу Карагандинского Политехнического института, и, за пару дней собравшись, она убыла к месту будущей работы. Там ей дали комнату в общежитии, отдельную, как и обещали, сказав, что временно и что как понаделают во Владиленинске домов побольше, тогда и она сможет на отдельное жильё рассчитывать, если всё у неё сложится хорошо, если не подведёт тех, кто в неё поверил.

14

Павел Сергеевич Царёв оказался в её КБ не по прямой надобности, а скорее в силу неугомонности своего характера, чтобы лично проконтролировать ход выпуска рабочих чертежей под ИСЗ «Полёт-6», контрольный пуск, носитель РН УР-200, испытание военного спутника-перехватчика. Перехватил заодно и Женечку Цинк, сотрудницу, чертёжницу от Бога. Словно собственная рука на ключе “Пуск” оказалась вдруг и сама же ключ тот повернула, разом, одним решительным поворотом. Просто понял – она. Почему понял – не стал вдумываться.

Её привезли к нему, как и было договорено, сразу после работы. Она даже не успела переодеться, поскольку не точно знала, в какой из дней он с ней свяжется. Знала бы – отказалась, наверное, от унылого жакета серой масти, или хотя бы сменила бы под ним блузку на чисто белую вместо этой ошпаренной. И голову сделала бы по новой, навернув в ночь бигуди вместо того, чтобы остаться один на один со вчерашней, уже не самой подходящей волнистостью.

Царёв, получив её согласие, тоже, разумеется, знал всё наперёд: что будет у них и как, поскольку принял для себя решение окончательно. Так у него было с ракетами, так было и со всем остальным. У него были большие права, и даже слишком: для своего дела он мог привлечь любого гражданина, и не было бы ему в том отказа. Сейчас ему нужна была Евгения Цинк, чертёжница.

Спорить и не соглашаться с ним пробовали с переменным успехом все, вплоть до номера Первого, которого гений Главного конструктора отправил туда, где никто до него не бывал. Уже начиная с номера Второго, последовавшего вскоре вслед за Первым, желающих оспорить любое его решение не находилось, даже в так нелюбимом им ЦК. Для них он был знак, символ, прорыв. И в то же время – непробиваемый щит и остро отточенная алебарда. Без него страна уже не могла обходиться, как обходилась раньше, теперь она зависела от Павла Сергеевича Царёва в самом прямом смысле. Он был им нужен, и он как никто другой это знал. Как и в той его главной жизни, всё, чего хотел, он добивался и в этой, и потому решение соединиться жизнями с Евгенией Адольфовной зависело уже не от обоих, а лишь от него одного. Как бы он к себе ни относился, как бы порой ни недолюбливал в себе свои ужасные недостатки, реально оценивая их пронзительно умной и ясной головой, он хорошо понимал в то же время, что победит любого или любую. Сейчас – конкретно её, свою будущую жену, подругу на оставшуюся часть жизни.

А ещё хотел детей. И каждый раз сам себе говорил – нет. И не только потому, что за все предыдущие годы не мог себе позволить сложить жизнь свою и ещё чью-то в единое целое, – просто одолевали сомнения иного порядка, зародившиеся ещё до тюрьмы, владимирской шарашки, в лагере, на магаданской каторге, куда он, пройдя репрессии, испытав на себе жестокие пытки и формальный суд, длившийся чуть больше двадцати секунд, был отправлен собственной страной. И где сумел выжить лишь благодаря поддержке таких же зэков, поверивших в его мечту о космических полётах на Марс. Там он не умер и не был замучен лишь благодаря очередной случайности, которые преследовали его повсюду, но каждый раз оказывались для него счастливыми. Так было, когда он опоздал на последний в навигации теплоход, который погиб вместе со всем экипажем и пассажирами. Так было, когда сумел выжить, страшно болея цингой и перебиваясь случайными заработками, в Находке, откуда с великим трудом, через год мучений, добрался, наконец, до Большой земли.