Страница 2 из 3
«Новая волна», по-видимому, порождена кризисом, давно уже исподволь нарастающим в «классической» фантастике: исчерпали себя (или кажется, что исчерпали) некоторые коронные темы и проблемы; многие виднейшие авторы отошли от научной фантастики или утратили активность. Пытаясь преодолеть этот кризис, часть фантастов увидела выход в сближении с «большой литературой». Представители «новой волны» декларируют, что «беллетризация» фантастики, к которой они стремятся, даст им возможность разрабатывать глубокие, значительные, «подлинно человеческие» проблемы, которых якобы избегает «традиционная» научная фантастика. Однако эти декларации явно расходятся с практикой. «Новая волна», правда, имеет на своем счету романы, проникнутые обличительным пафосом, где остро (хотя по преимуществу в эмоциональном плане) критикуются уродства буржуазной цивилизации («Лагерь концентрации» Томаса Диша, «Баг Джек Баррон» Нормана Спинреда), но такого рода произведения не определяют ее облика. В действительности «новая волна» представляет собой отход от глобальных социальных проблем, специфичных для научной фантастики, в глубины языковых и композиционных поисков формального плана (С. Делани, Дж. Боллард, Б. Олдисс) или в закоулки «овеществленной» фантастическими средствами больной человеческой психики (Р. Желязны, М. Муркок). В таких произведениях реальная действительность дробится, «атомизируется», теряет цельность и смысл. Эту тенденцию «новой волны» точно подмечает американский фантаст и критик П. Шуйлер-Миллер.
«Наука принимает за аксиому,— пишет он в журнале «Аналог»,— что вселенная имеет смысл и мы можем его понять. Научная фантастика исследует этот смысл. Аксиомой «новой волны» (как и «театра абсурда», с которым она себя связывает) является утверждение, что мир не имеет смысла, и «новая волна» посвящает себя передаче этого безсмыслия».
Таким образом, выясняется, что «большая литература», на сближение с которой ориентируется «новая волна»,— это современные авангардистские течения, а сближение с ними достигается ценой отказа от важнейшей, общественно-значительной проблематики научной фантастики. Понятно, что «новая волна» не может претендовать на роль пролагателя новых путей для подлинной научной фантастики.
За последние годы состоялось немало встреч фантастов — в том числе и на международном уровне,— и на многих из этих встреч разгорались ожесточенные споры между представителями «традиционной» научной фантастики и «новой волны», споры, спровоцированные шумными претензиями «новой волны». Такой спор, в частности, произошел на форуме фантастов, созванном при содействии Ассоциации современной лингвистики; материалы этого форума были опубликованы в журнале «Экстраполейшн».
Айзек Азимов, выступавший в качестве одного из основных докладчиков, заявил, что научная фантастика прочно и неразрывно связана с наукой и что основная ее задача — давать глубоко обоснованные прогнозы будущего. Известный фантаст и редактор журнала «Гэлэкси» («Галактика») Фредерик Пол сказал, что научная фантастика — это «часть общей литературы социального комментирования», что кроме проблем, связанных непосредственно с научно-техническим прогрессом, фантастика анализирует также следствия этого прогресса — такие, как рост материального благосостояния, обострение социальных конфликтов, деградация среды человеческого обитания.
«Для фантаста все существующие институты являются всего лишь неким вариантом из множества возможных миров. Научная фантастика — это один из лучших и наверняка один из наиболее гибких способов художественного исследования тех перемен, к которым мы приближаемся»,— заявил Ф. Пол.
Уильям Тенн подчеркнул, что интеллектуализм является органическим свойством научной фантастики, что разум в ней преобладает над эмоциями, а профессор Дарко Сувин назвал научную фантастику «познавательным остранением», обращенным к новому виду эмоций — к эмоциям интеллектуальным, вызванным красотой научной картины мира.
Словом, «старшие» фантасты дружно утверждали высокую познавательную, аналитическую, прогностическую ценность научной фантастики. Представители «іювой волны» тоже действовали в основном согласованно — они решительно отвергали познавательную и прогностическую функцию фантастики (и вообще литературы).
«Если вы собираетесь поучать, пророчествовать, предсказывать, зачем для этого писать роман? — спрашивала, например, Джоана Расс.— Почему бы вам не поучать, не пророчествовать, не предсказывать непосредственно?»
Этим высказыванием, к которому присоединились Роберт Силверберг и ряд других, представители «новой волны» продемонстрировали непонимание самой сути и специфики научной фантастики, в которой «пророчества» и «предсказания» есть своеобразная форма художественного анализа острейших проблем современности. Они продемонстрировали непонимание того, что «поучения», то есть нравственная оценка изображаемого, есть неотъемлемая функция всякого искусства, в том числе и научной фантастики, в которой содержится нравственная оценка возможных влияний научно-технического прогресса на судьбы людей. Подобное непонимание вытекает из установки «новой волны» на формально-эстетические поиски, в которых она видит главную задачу «настоящей» литературы. Недаром программа «молодых» на форуме выглядела весьма туманно: они заявили, что искусство должно строиться на эмоциях, а не на размышлениях.
«Мы творим с помощью картин, и образов, и мечтаний и желаем чего-то более волнующего, более художественного»,— провозгласил Р. Силверберг.
Но, разумеется, желание «чего-то более волнующего» само по себе не может быть платформой литературного направления вообще. Не может оно и стать программой для научной фантастики. Современная научная фантастика имеет вполне определенную сущность и специфику, что, собственно, и позволяет говорить о ней как о самостоятельном литературном явлении. Такое понимание научной фантастики разрабатывается в последние годы в советском литературоведении (в частности, авторами данной статьи); близки к нему, как это видно из выступлений на форуме (и других высказываний), и «старшие» представители западной фантастики. Специфическая сущность современной научной фантастики, которую либо не понимают, либо внутренне не приемлют представители «новой волны», состоит в том, что она является принципиально новым способом художественного познания и отражения действительности, органически сочетающим приемы научного и художественного анализа. Она действует на более высоком уровне абстрагирования, чем реализм,— на уровне, близком к научному исследованию, пользуется гипотетическими («пророческими») конструкциями и моделями, и это обеспечивает ей возможность разрабатывать глобальные проблемы, которые столь характерны для современной действительности. Ведь эти проблемы, наиболее острые и важные для судеб человечества, в то же время далеко выходят за рамки индивидуального опыта и не находят художественного выражения в «формах самой жизни».
Все это не устраивает представителей «новой волны», и они всячески корят «старших» за стремление подчинить фантастику науке, логике, социальной проблематике. Обрушиваются они на «традиционную» научную фантастику и за ее обличительный, пропагандистский пафос. Это и понятно — ведь «новая волна» в своих формальных экспериментах уходит от острых и злободневных проблем современности, а для современной научной фантастики основной предмет анализа и изображения — даже не будущее (хотя она, естественно, включает в себя жанр утопии и «антиутопии»), а настоящее, специфически исследуемое как совокупность его возможных продолжений.
«Научная фантастика,— пишет американский литературовед Р. Уилсон в журнале «Экстраполейшн»,— это литература идеи, стремящаяся критически подойти к настоящему путем исследования будущего».
Ту же мысль развивает президент Британской ассоциации фантастов Э. Криспин: «Вопреки тому, что думают многие, фантасты... не стремятся предсказывать будущее. Поскольку они часто пишут о будущем, какая-нибудь из их догадок неизбежно осуществляется... В современной научной фантастике наиболее важное состоит в комментировании некоего аспекта настоящего».