Страница 2 из 20
Лиза закончила рассказ. И все сидели молча, будто не знали, что делать. Потом как-то разом, взрывом захлопали.
Взволновал рассказ Володю.
— Ну, расскажи, Лиза, — просит брат.
— Хорошо, — сказала она.
Ее слушали ручей, лес, птицы, которые прятались в непроглядных ветвях дубов. Она рассказывала, а он видел гордого Данко, который своим горящим сердцем освещал путь людям. Только сейчас этот Данко представлялся ему в образе русского парня, несущего свободу народам Испании.
Володя еще раз подставил Кувайке пригоршню, напился и поднялся на обрыв.
— Спасибо, Лиза, — сказал он. — Еще раз попрошу рассказать, когда приедешь к нам в училище. Пусть ребята послушают.
— Ребята у вас хорошие?
— Только и думают о подвигах. Ты знаешь, сейчас на танковую технику большая надежда. И нам — особое внимание.
— И вы, конечно, гордитесь?
— Еще бы. У нас есть свои герои. Про Семена Осадчего слышала?
— А кто этот Семен?
— Герой Советского Союза. В Интернациональной бригаде воевал в Испании. Вот давал он там фашистам! Один раз под Мадридом случай произошел. Республиканская танковая рота пошла против трехтысячной колонны пехоты и кавалерии. Командовал ротой латыш Поль Арман, Осадчий был командиром взвода. Подходят они к одной деревне, люки открыты, командиры из люков высунулись. Видят, на дороге пушка стоит, мешает. Арман по-французски умел говорить. Кричит офицеру:
— Убери с дороги пушку!
Офицер не хочет убирать. Спорит, а сам на деревню посматривает. Вроде бы ждет чего-то. И тут Арман увидел бегущих к ним марокканцев. Понял, что это вражеская пушка. Как крикнет водителю:
— Дави их! — Сам нырнул в танк, захлопнул люк. Оказалось, что в деревне были фашисты. Тут и пошла кутерьма. Раздавили пушку — и в деревню, на площадь. Зажали там марокканскую кавалерию. Разбили. А вскоре после этого боя Осадчий со своим взводом пошел против восьми итальянских танкеток «Ансальдо». Стрелял он здорово. Как дал из пушки, так «Ансальдо» и вспыхнула. Остальные семеро начали драпать. Он догнал одну, таранил и свалил в ущелье.
— За это ему Героя дали? — спросила Лиза.
— За все. Он много раз бывал в боях, много фашистов уничтожил. И сам погиб… Снаряд в танке разорвался. Это был очень хитрый танкист. Смелый, но на рожон не лез. Любил нападать первым и внезапно.
— Ты, конечно, ему подражаешь? — с доброй усмешкой спросила сестра.
Он отвечал на полном серьезе:
— Подражаю? Это не то слово. В каждом случае должно быть свое решение.
— А если случай повторяется?
— Опыт никогда не лишний.
— Скажи, Володя, — неожиданно перевела разговор Лиза, — ты хороший танкист?
— Говорят, хороший. Недавно я получил благодарность.
— За что?
— За все. За стрельбу из орудия, за вождение. А вообще за хорошую маскировку.
— Это что, твоя хитрость?
— Конечно. На танкодроме проходили учебные маневры. Мы должны были окопаться так, чтобы противник нас не заметил. Поле в общем-то ровное. Трудно спрятаться. Окапывались ночью. А как только рассвело, все стало видно: кустов не было, и вдруг появились. Я схитрил. Рядом было кукурузное поле. Лежали свежие копны будыльев. На месте одной копны мы и вырыли траншею. Загнали в нее машину, а сверху копной прикрыли. Долго нас искали… Комбриг Шуров так и сказал: «Молодец, действовал, как на войне».
Сестра посмотрела на брата задумчиво, спросила:
— Почему тебя потянуло в военные?
И удивилась, когда он неожиданно ответил:
— Ты виновата.
— Ну уж, сказал. Я думала, что ты зоотехником станешь.
— Может быть, и стал бы. Но… В тот вечер в школе я все передумал.
— В какой? — не догадалась Лиза.
— Когда ты рассказывала про Данко. Время, сама знаешь, какое тогда было. В Испании война. Люди гибнут. И тут ты со своим: «Что сделаю я для людей!?» — сильнее грома крикнул Данко». Тогда я понял: должен и я сделать что-то для людей. В зоотехникуме было тошно. А как встретил в Сурске курсанта из танкового училища, послушал его рассказы про будущее танковой техники и сразу решил, что буду танкистом.
А помнишь?
Вот и попрощался он со Святым Ключом. Когда еще придет сюда?
Они шли лесными полянами, собирали ромашки, заглядывали под кусты, выбирали распустившиеся цветы красного дикого горошка. Лиза плела венок. Красивый получился венок, когда вплелись в него ромашки. Они будто желтые глаза с белыми ресницами. Глаза, которые что-то увидели неожиданно интересное и округлились от удивления и восторга.
— А теперь на Чувашскую гору, — предложил Володя, поправляя на голове сестры венок.
Шли правой стороной лощины, огибая серые крутояры. Вслед за ними, спеша и обгоняя, бежала шумливая Кувайка. Наверное, все с волнением вспоминают минувшее, встретившись с дорогими сердцу местами, в которых давно не были. А если забежал на короткое время и покидаешь эти места снова, быть может, навсегда, то понятно, почему так часто срывается с языка вопрос: «А помнишь?».
Они уже подходили к Чувашской горе. Среди серых кувайских крыш красно выделялась большая школьная крыша. Как здорово жилось под этой крышей!
— А помнишь?..
И вот он в школьном классе.
Что там делается! На головах ходят семиклассники, половицы скрипят от беготни, бревенчатые стены вздрагивают от хлопанья дверей. У семиклассников сегодня последний звонок. Как не прыгать, не смеяться, когда радость так и плещется через край и никакой силы нет ее удержать.
Но порядок есть порядок: по длинному коридору важно прошел дежурный со звонком. Около учительской стоит тучный физрук Константин Дмитриевич Подобедов.
— Первый класс, становись!
— Второй класс, становись!
Дежурный седьмого класса Васька Живодеров кричит своим:
— Ну выходите, ребята! Все уже стоят!
Ребята не выходят. Васька Бырбыткин, по прозвищу Дигиль, показывает фокусы.
Уговаривает Ваньку Романова:
— Айдать сюда, Шигай.
Ванька недоверчиво подошел. Кто знает, что может выдумать Дигиль.
— Ну, иди, иди. Не бойсь… Видишь вот кружку с водой?
— Вижу.
— Хочешь я ее сейчас приморожу к потолку?
— Так я тебе и поверил.
— Я тебя не прошу верить. Скажи, хочешь?
— А мне-то что, примораживай.
— Так и говори.
Дигиль забрался на парту, приложил кружку к потолку… Не держится. Еще попробовал. Не держится. На лице Дигиля кислая мина: опозорился. Шигай торжествует.
— Без бумаги не выходит, — с сожалением сказал Дигиль. — Ну-ка, Шигай, принеси вон ту газету.
Шигай протянул руку с газетой, и в это время вода из перевернутой кружки вылилась ему за шиворот. Класс покатился со смеху.
— Дурак ты, — сконфуженно произнес Ванька.
В дверях снова показался Живодеров.
— Подобедов идет.
Класс вмиг опустел.
Живодеров прошелся мимо шеренги деловитой походкой, направился к физруку.
— Константин Дмитриевич, седьмой класс выстроен для осмотра. Все в порядке, за исключением…
— Что за исключением? — встревожился физрук.
— У Бырбыткина в пятках завелись клопы.
Класс тихонько прыснул смехом. У Подобедова лицо строгое. Непонятно, принял он шутку или нет.
— Клопы, говоришь?
— Да.
— Выходи, Бырбыткин.
Алешка длинно шагнул вперед.
— Это верно, что говорит Живодеров?
— Я откуда знаю. Пятки-то сзади. Не видно мне.
— Снимай сапоги.
Алешка сел перед строем. Нарочито долго возился с сапогами.
Константин Дмитриевич внимательно осмотрел пятки Бырбыткина и густым басом сказал:
— А и врешь ты, Живодеров. Пятки у Бырбыткина отличные.
Хохот от седьмого класса покатился в глубь коридора до малышей.
Незаметно пролетели уроки. Долго и длинно звонил около дверей семиклассников дежурный. Девчонки, мальчишки загремели партами, закричали на всю школу веселое «ура!» Учительница русского языка Надежда Ивановна прикрыла ладошками уши.