Страница 50 из 198
"Эгею, сыну Пандиона, от Тезея Элевсинского.
Достопочтенный отец, да благословят тебя все боги на долгую жизнь! Я выхожу на войну и веду мой народ. Нас будет тысяча".
3
Война в Аттике тянулась почти месяц; самая долгая война со времени Пандиона, отца моего отца. Все знают - мы вышвырнули Паллантидов из страны. Мы взяли южную Аттику, разрушили их город на Сунийском мысе и поставили там алтарь Посейдона; такой высокий, что его видно с кораблей, с моря. И Серебряную Гору - она там рядом - мы тоже захватили, вместе с рабами что работали в руднике; и еще пятьдесят больших слитков серебра. Так что царство увеличилось вдвое, и трофеи были богатейшие. Элевсинцы получили ту же долю, что и афиняне, так что вернулись домой со скотом, с женщинами, с оружием... - всего было вдоволь. Я мог гордиться щедростью отца. Медея в тот раз правду сказала, что он прослыл скупым, но ведь ему все время приходилось думать о будущей войне... А в тот раз он со мной не поскупился.
Ту зиму мы прожили отменно: перед войной успели собрать свой урожай, а в войне захватили хлеб Паллантидов. Когда в Афинах начались праздники, элевсинцы приехали туда в гости - много приехало, - и много было заключено дружеских и брачных союзов... Я принес царству безопасность и богатство, потому в Элевсине считали, что Богиня благоволит ко мне; а с помощью отца я стал приводить в порядок внутренние дела. Иногда я, конечно, поступал по-своему, потому что лучше знал своих людей; но отцу об этом не говорил.
Я много времени проводил с ним в Афинах: слушал, как он ведет судебные дела. До того эти афиняне были склочны - я, право, переживал за него. Крепость держалась с незапамятных времен, но по равнине вокруг в прошлые годы прокатились волны разного народа; и береговые там были и эллины... Так что в Аттике было намешано не меньше, чем в Элевсине, но в Элевсине перемешалось, а там - нет. Повсюду были горстки людей со своими вождями, что вели себя как царьки; со своими не только обычаями, - это нормально, - но и со своими законами... Ближайшие соседи никогда не могли договориться, что справедливо а что нет... Сами понимаете, кровная месть там была не реже свадеб, и ни один пир не проходил без того, чтобы кого-нибудь не убили: ведь враги специально ждали случая друг друга подстеречь, а на праздниках люди себя показывают. Когда они доходили до грани межродовой войны - вот тогда только приходили они к отцу, чтобы он их рассудил, с историей двадцатилетних взаимных обид. Не мудрено, что лицо его было изрезано морщинами и руки тряслись.
Мне казалось, что он состарился до срока. И хоть он был мудрый человек и все эти годы удерживал свое царство без меня - теперь мне отовсюду чудилась опасность для него; я чувствовал, что если с ним что-нибудь случится - вина падет на меня: значит, я плохо его берег. Так я чувствовал, не знаю почему.
Однажды он вернулся из зала суда смертельно уставший, и я сказал ему:
- Отец, все эти люди пришли в страну по собственной воле, все они знают, что ты их Верховный Царь, - неужели они не могут понять, что они больше афиняне, чем флияне, там, ахарняне и так далее? Мне кажется, война была бы вдвое короче, если бы не их грызня.
- Но они любят свои обычаи, - сказал отец. - Если я отберу хоть один, они решат, что я подыгрываю их противникам, и станут помогать моим врагам. Аттика не Элевсин.
- Я знаю, государь. - Я задумался. Я тогда поднялся к нему выпить горячего вина у огня; белый пес толкал мне руку - он всегда выпрашивал полизать гущи... Потом говорю: - А ты никогда не думал, государь, собрать вместе всех людей благородной крови? Есть же у них общие интересы: удерживать свои владения, сохранять порядок, собирать свою десятину... В совете они могли бы договориться о нескольких законах для общего блага. Ремесленники тоже - им нужна честная плата за их труд, чтобы ее не сбивали настолько, что лишь под угрозой голодной смерти можно на нее согласиться... И крестьянам нужен какой-то закон о границах, о выпасах... об общем использовании горных пастбищ... Если эти три сословия договорятся о каких-то своих законах - это объединит их и вырвет из клановой общности. И тогда, если вождь поспорит с вождем или ремесленник с ремесленником, они придут в Афины. И со временем установится общий закон.
Он тяжко вздохнул и устало покачал головой:
- Нет-нет! Там, где раньше был один повод для ссоры, появятся два... Ты хорошо это придумал, сын мой, но это слишком против обычая.
- Хорошо, государь, это против обычая. Но вот сейчас, когда все взбудоражены новыми землями на юге, - сейчас они примут это легче, чем через десять лет. Летом будет праздник Богини - ее все чтут, хоть под разными именами, - мы можем устроить какие-нибудь игры в честь победы и превратить их в новую традицию, в новый обычай, и все будут собираться на них. Таким образом ты их подготовишь...
- Нет, - говорит. - Давай хоть раз насладимся миром, отдохнем от крови... - Голос его стал резче, и я пожалел, что беспокою его, когда он так устал. Но в голове у меня, как птица в клетке, билась мысль: мы транжирим счастливое время, упускаем великую возможность... Когда придет мой день, я буду расплачиваться за это.
Отцу я больше ничего не говорил - он был добр ко мне, и достойно наградил моих людей, и оказывал мне почести...
У него в доме появилась новая девушка - тоже из военной добычи, темноволосая, яркая, с огромными синими глазами. В крепости на Сунии она принадлежала одному из сыновей Палланта. Я приметил ее среди пленниц и собирался выбрать себе, когда начнут дележ добычи. Никак не думал, что отец станет выбирать себе женщину. Но он увидел ее и выбрал - прежде всего остального. Медеи больше не было, и возле него вообще не осталось женщины, достойной царского ложа, - но я, по молодости и недомыслию, был не только удивлен, а даже шокирован как-то, когда это случилось. Неужто он должен был выбрать себе лет под пятьдесят? Конечно же я скоро одумался. У меня была моя Истмийская девочка Филона - вполне хорошая девушка, - стоила десятка таких, как та... А та оказалась потаскушкой: вечно стреляла глазками по сторонам. Отцу я не стал говорить. Но однажды, помню, на террасе она выбежала из боковой двери и налетела на меня. Попросила у меня прощения - а сама так прижалась ко мне, что платье было уже лишним... Ее бесстыдство меня возмутило. Отшвырнул ее так - упала бы, если б не ударилась о стену. Потом подтащил ее к парапету и перегнул наружу, лицом вниз.