Страница 42 из 198
Он кинулся вперед, схватил пса за ошейник, оттащил... Послышался звон женских украшений: жрица Медея - я совсем забыл о ней, так она была незаметна в своей неподвижности, - Медея укоризненно качала ему головой. Тогда до меня дошло.
Вот болиголов-трава - холодеешь от нее; а крапива - жжет... Так я похолодел, так меня обожгло внутри, когда я понял... - только гораздо сильней. Я стоял как каменный. Женщина повела собаку к двери и выскользнула вместе с ней - я пальцем не шевельнул. Царь повис на спинке кресла, если б ее не было - упал бы... Наконец я услышал его голос, тихий, хриплый - словно предсмертный стон:
- Ты сказал - девятнадцать... Ты сказал, тебе девятнадцать?
Это привело меня в чувство. Я поднял кубок, понюхал, поставил его перед царем.
- Это неважно, - говорю. - Достаточно того, что я был твоим гостем. А всё прочее нас с тобой больше не касается.
Он прополз вокруг кресла, сел, закрыл лицо руками... Я отстегнул меч, положил его рядом с кубком.
- Если ты знаешь этот меч, - говорю, - если знаешь - возьми его, быть может пригодится. Это не мой. Я нашел его под камнем.
Ногти его впились в лоб, до крови. И он не застонал, не захрипел... - а такой звук, как бывает, когда из смертельной раны выдергивают копье: человек зубы стиснул, изо всех сил держится - а все равно... Он плакал, словно душу ему из тела вырвали; а я стоял, как свинцом налитый, и хотелось мне сквозь землю провалиться или раствориться в воздухе... - исчезнуть в общем.
Пока он не заплакал, до меня не доходило, что это мой отец; а теперь я это почувствовал. И так мне было стыдно, будто это я совершил преступление. Пол был затоптан винными следами, приторно пахла гуща в кубке... Я заметил какое-то движение: на другом конце комнаты тяжело дышал слуга. Глянул на него - он, казалось, готов был в стену влезть. "Царь тебя отпускает", говорю. Он тотчас исчез.
На очаге обрушились головни, взметнулось пламя... Жар от огня, и пальцы царя, рвущие его седые волосы, и моя немота - худо мне было от всего этого; я вышел на балкон. А там - тишина, покой, громадный простор, залитый лунным светом... Призрачные горы стали ближе, светились будто сумрачный янтарь... Внизу на стене встретились двое часовых, их копья скрестились... Издалека слабо доносились песня и аккорды лиры... Крепость парила между землей и небом в прозрачном сиянии, которое, казалось, ниоткуда не шло, существовало само по себе; а под ней уходили к равнине громадные черные скалы.
Я положил руки на балюстраду и смотрел на стены, что сливались основанием с самой Скалой, и вот тут - когда я так стоял - всё это стало вливаться в меня, словно морской прилив; с пением прибоя заполнило мне сердце и замерло в нем, как затихшее море. И я подумал: "Вот это - моя мойра".
Моя мойра... Душа рвалась охватить ее; всё остальное в тот миг стало как облачко пыли или летний дождь... К чему мое негодование? Тысячу царей знала эта Скала; кто скажет - сколько из них ненавидели своих отцов или сыновей, или любили не тех женщин, или плакали из-за чего?.. Всё это умерло вместе с ними и истлело в их могилах. Осталось только - что они были царями Афин. Устанавливали законы, расширяли границы, укрепляли стены... Высокий град, чьи камни излучают свет! Твой демон вел меня сюда, а не желание мое; так ощути же руку мою, узнай мою поступь - прими меня! И я пойду, куда поведут меня твои боги, и по знаку их я уйду... Я пришел к тебе ребенком, Твердыня Эрехтея, но ты - ты сделаешь меня царем!..
Так я стоял там. Потом вокруг меня что-то изменилось: тишина стала другой. Все так же доносилась издалека песня... Потом я понял: отец затих, не плачет. Я представил себе, как он стоит на этом самом месте и оглядывает крепость, осажденную врагами; или видит поля, посеревшие от засухи, или или слышит, что на границе появился новый царь, которому мало Элевсина... Ведь я стоял там в эту ночь только потому, что он хорошо удерживал Скалу всё время, до того самого дня. И всё время - жестокая борьба, бесконечные хитрости... А теперь вот надежда на меня обернулась для него таким ударом... Горечь и злость ушли; я почувствовал сострадание, понял его боль.
Вошел к нему. Он сидел у стола, подперев голову руками, и неподвижно смотрел на меня. Я встал возле него на колени и позвал:
- Отец...
Он протер глаза, словно не веря себе.
- Отец, - повторил я, - посмотри, до чего верно говорят, что судьба всегда приходит не в том облике, в каком ее ждешь. Боги сделали это, чтобы напомнить нам, что мы смертные. Хватит горевать, давай начнем сначала.
Он вытер глаза ладонью, долго смотрел на меня молча... Потом сказал:
- Кто может знать, что сделали боги и зачем? Но в тебе очень много не от меня...
Он убрал волосы с лица и вроде подвинулся ко мне - но тотчас отпрянул. Я понимал, что после всего, что случилось, он не может обнять меня первый, я должен это сделать... Так я и сделал, хоть неловко было; и еще я боялся, что он снова заплачет. Но он уже держал себя в руках, и, мне кажется, мы оба почувствовали, что в следующий раз это получится легче.
Отпустив меня, он подошел к двери, хлопнул в ладоши и сказал кому-то снаружи:
- Возьми четырех человек и приведи сюда госпожу Медею, захочет она или нет.
Тот ушел.
- Вы ее не найдете, - сказал я.
- Ворота заперты на ночь, - говорит, - и боковой вход тоже. Если она не умеет летать - она здесь. - Потом спрашивает: А как тебя зовут?
Я глянул на него - потом вспомнил, и мы оба почти улыбнулись. Сказал ему...
- Это имя мы выбрали с твоей матерью, - говорит. - Почему же ты не подписал им свое письмо?
Я рассказал про свое обещание матери; он спросил про нее, про деда... Но сам все время прислушивался, не идет ли стража. Вскоре послышались шаги, он отодвинулся от меня, сел, задумавшись, - подбородок на кулаке, - и говорит: "Не удивляйся ничему, что услышишь, и соглашайся со мной".
Когда ее ввели, вид у нее был такой, словно она хочет знать, по какому праву с ней так обращаются. Но глаза были насторожены.
Отец начал так:
- Медея, мне был знак с неба, что Элевсинский царь должен стать моим другом. Его враги - мои враги. Ты поняла?
Она вскинула свои черные брови.
- Ты царь; как ты решил, так тому и быть. Но ты притащил меня сюда, как преступницу, только для того, чтобы известить об этом?