Страница 30 из 198
Тем временем подступил вечер, удлинились тени... Облака рассеялись, и горы были облиты солнечным светом, словно золотистым вином... Я сказал Пилаю:
- Послушай, в этих горах можно двигаться только днем, но ведь обидно бросить такой пир, словно мы на марше. Куда нам спешить? Почему не найти хорошее место, укрытое от ветра, устроить себе постель из ветвей?.. И тогда мы сможем петь и разговаривать хоть до полуночи.
Он широко раскрыл свои яркие глаза; потом, казалось, чуть не рассмеялся... Но овладел своим лицом и сказал учтиво, что ничего не может быть лучше. Я повернулся к своим - они стояли тесной кучкой. Биас подошел ко мне, прошептал на ухо:
- Тезей, а это не слишком?
- Почему? - спрашиваю.
- Но ты же должен знать, что царь никогда не ночует вне дома.
Об этом я просто не подумал. Мне так хорошо было снова чувствовать себя мужчиной среди мужчин... Но теперь я ни за что на свете не стал бы извиняться перед Пилаем, чтобы стать посмешищем его эллинов.
- Что ж, - говорю, - всё когда-то случается впервые.
Он глубоко вздохнул:
- Как ты не понимаешь? Ты уже рисковал своей жизнью, после того как Госпожа сказала "нельзя"... И ты убил свинью... А теперь, если ты не вернешься домой, она подумает, что ты с женщиной!
Он хотел как лучше, я знаю, но слишком это далеко зашло.
- Знаешь что, - говорю, - это такие дела, в которых мужчина должен сам разбираться со своей женой. Ты сказал, Биас, и я тебя выслушал. А теперь иди помогай остальным.
Уже установили вертел, загорелся трут... Упала вечерняя темнота, и наша пещера была полна светом костра, как жертвенная чаша вином; только вина нам и не хватало - и тут подошли люди из деревни снизу с целым бурдюком, чтобы отблагодарить нас за убийство Файи. Они разглядывали тушу, и я подумал, что к ночи все уже будет известно в Элевсине. Ну и ладно - семь бед, один ответ.
Мясо было готово, а зубы у нас подзаострились, за целый-то день... Пилай разделил со мной свой кубок - из рога, отделанного золотом, остальные прикладывались к бурдюку. Начались песни, эллины и минойцы подпевали друг другу, подхватывали чужой напев... Мои парни сначала держались скованно, зато потом разошлись сверх меры: ведь эллины они на одну эту ночь, завтрашний день внушал страх... Я и сам об этом подумывал.
Когда стало шумно, мы с Пилаем сели поближе. Пора было поговорить, ради этого я и убил Файю... Но теперь я ощущал свою молодость еще острее и обиднее, чем когда сражался с ней. В Трезене я часто помогал деду занимать таких вот мужчин. Я был весьма полезен в Зале: говорил арфисту, что спеть, чтобы угодить им, или пел сам; возил их на охоту и следил там, чтобы они хорошо развлеклись и остались бы живы; провожал их с дарами, когда они спускались из верхних покоев, завершив свои дела... Я был мальчишкой около взрослых мужских дел... И сейчас, когда я вспоминал всё это, кто-то из мегарцев сказал:
- Чем старше становится царица, тем моложе царь. Этот и вовсе безбородый.
Это меня выручило. Пилай был благородный человек, и сейчас испугавшись, что я услышал эту фразу, - попросил меня рассказать, как я убил Скирона. Половина моего дела была сделана.
Потом все снова запели, а мы продолжали говорить об Истме.
- Я пробился и остался жив, - сказал я ему, - и это может сделать один человек. Но теперь кто-то другой уже разбойничает на дороге вместо Скирона. И так оно будет, если не расчистить весь Истм из конца в конец. Но это не по силам одному человеку, даже одному царству.
Глаза его заблестели. Но он был умен и прожил на добрых десять лет больше меня.
- Послушай, - говорит, - но ведь это же настоящая война! А как отнесутся к ней элевсинцы? Что станет с их морской торговлей, если дорога будет открыта?
Я уже думал об этом, потому покачал головой:
- Дорога тоже проходит через Элевсин, так что торговля только выиграет, когда зима закрывает морские пути. И потом, - я улыбнулся, - они смогут спокойно пасти свои стада, если мегарцы сохранят свои.
Он рассмеялся - и я увидел, что он говорит со мной на равных, как мужчина с мужчиной. Но я понимал, что потеряю его доверие, если буду слишком прост или слишком опрометчив. И потому добавил:
- Твоему отцу придется иметь дело не со мной, а с Ксантием, братом Царицы; а в Элевсине каждый знает, что он дерется лишь за то, что может унести. Скажите ему, что в замках разбойников полно добычи, - это поможет ему услышать вас.
Пилай протянул мне свой рог... Потом вдруг говорит:
- Ты это здорово придумал, Тезей. Сколько тебе лет?
- Девятнадцать. - Теперь я сам почти поверил в это.
Он посмотрел на меня и засмеялся себе в бороду:
- Что они там в Элевсине натворили?.. Ставили западню на оленя, а поймали леопарда! Они сами еще этого не знают? Послушай, парень, а зачем тебе все это надо? Вот в это время в будущем году - что тебе этот Истм и все прочее?
- Когда ты умрешь, Пилай, тебе сделают гробницу, облицуют ее тесаным камнем... На палец тебе наденут твое кольцо, и в руку вложат твой меч, и лучшее твое копье дадут тебе, и жертвенную чашу, и еще ту, из которой ты пил в Зале... Пройдет сотня лет, и то кольцо будет лежать среди костей - но старики будут говорить своим внукам: "В этой могиле лежит Пилай, сын Нисия, и он сделал то и то". И ребенок скажет это своему внуку, а тот своему... А в Элевсине мертвых царей запахивают в поле, словно навоз, и у них нет даже имен. Если я не составлю себе эпитафию - кто это сделает?
Он кивнул: "Да, это понятно" - но продолжал смотреть на меня, и я уже знал, что он скажет дальше.
- Тезей, я прожил бок о бок с элевсинцами почти тридцать лет и знаю, как выглядит человек, предвидящий свой конец. У землепоклонников это в крови, они идут навстречу смерти, как птицы, перед которыми танцует змея. Но если змея танцует перед леопардом, он бросается первый...
Да, он был умен, и было бы глупо пытаться лгать ему.
- Там, откуда я пришел, человека связывает его согласие, - говорю. - Но может быть, я встречусь с этим в бою... Кто согласится жить дольше своего имени?
- Да уж конечно не ты. Но знаешь, с такой закваской в тесте, как ты, обычаи в Элевсине могут измениться. Если верить легендам, такие случаи бывали во времена наших отцов.