Страница 24 из 198
Я поднялся на ноги и услышал, как толпа глубоко вздохнула, будто все они только что пережили акт любви. "Так это начинается, - сказал себе, лишь боги могут увидеть конец".
Принесли погребальные носилки, положили на них царя... Вдруг раздался пронзительный крик - царица с воплями ринулась с трона к носилкам и бросилась рыдая на труп. Рвала себе волосы, царапала лицо и грудь... Она выглядела как женщина, потерявшая своего любимого господина, - мужчину, что увел ее девушкой из отчего дома, - как мать малолетних детей, о которых некому позаботиться... Так она плакала. А я - глядел в изумлении. Лишь когда все женщины подхватили этот плач и вой - лишь тогда я понял, что это обряд.
Они уходили, причитая, умиротворяя только что возникшего духа, - вокруг меня стояла толпа любопытных чужих людей... Я хотел спросить: "Что дальше?" - но единственный человек, кого я знал здесь, был мертв.
Однако вскоре подошла старая жрица и повела меня к святилищу. Она сказала, что до захода солнца они будут оплакивать царя, потом я буду очищен от крови и стану мужем Царицы.
В комнате с ванной из крашеной глины она вымыла меня, перевязала мне раны... Они все говорили по-гречески, хоть с акцентом береговых людей, слегка шепелявя; и даже в своем языке употребляли много греческих слов: в Элевсине издавна так много моряков со всех сторон, что языки там перемешались, как и кровь... На меня надели длинный льняной хитон, расчесали мне волосы, дали мяса и вина... Делать было больше нечего - только слушать причитания, ждать и думать.
Перед заходом солнца я услышал, как по длинной лестнице спускается погребальная процессия. Звучали песнопения и плач, ревели трубы, звенели бронзовые диски... В окно было видно шествие женщин в красных платьях, в черных покрывалах... Когда закончился погребальный гимн - раздался громкий крик. В нем слышалось и отчаяние, и торжество; и я догадался, что царь "уходил домой".
Вскоре, чуть начало смеркаться, вернулась жрица, чтобы вести меня на очищение. В окне забрезжил красный свет, а когда открыли двери - гляжу море пылающих факелов. Они были повсюду: в притворе святилища, на крепости, в городе... Но было очень тихо, хоть весь народ, начиная с двенадцати лет, был на улицах; жрица вела меня через толпу в глубокой тишине. Мы пришли к берегу, где стояли у причалов корабли, подошли к воде; и когда она лизнула нам ноги - жрица крикнула: "Все в море!"
Люди пошли в воду, все. Те, кто был в белых одеждах, их не снимали. Остальные раздевались донага, - мужчины и женщины, - но всё делалось в глубокой торжественности, и они не выпускали из рук свои факелы. Ночь была тихая, и море казалось усеяно огнями: тысячи факелов отражались в воде.
Жрица завела меня в воду по грудь и высоко подняла свой факел, чтобы все меня видели. Я очищался там от крови; они, наверно, смывали неудачи и смерть. Я был молод, а убил мужчину с густой бородой; и хоть это магия отдала его в мою власть - я чувствовал себя победителем... К тому же меня ждала царица, а с темнотой пришло и желание.
На Саламине, за проливом, горели лампы в домах; я подумал о доме, о родных, о Калаврии, что так же отделена водой от Трезены... Всё здесь было чужим, кроме моря, принесшего моего отца к матери. Я развязал пояс, стянул с себя хитон и отдал его жрице. Она посмотрела на меня удивленно, но я нырнул и поплыл меж людей далеко в пролив. За спиной, словно огненный прибой, полыхали на берегу факелы, а над головой были звезды.
Какое-то время я плыл молча. Потом сказал: "Синевласый Посейдон, Сотрясатель Земли, Отец Коней! Ты - господин и владыка Богини. Если я достойно служил тебе у алтаря в Трезене, если ты присутствовал при зачатии моем - поведи меня навстречу моей мойре, будь моим другом в этой земле женщин".
Переворачиваясь, чтобы плыть назад, я ушел под воду с головой; и, когда вода наполнила мне уши, услышал пульс морской волны и подумал: "Да, он меня помнит!" Поплыл назад, к факелам... Главная жрица размахивала своим и кричала: "Где царь?" Она была ужасно похожа на старую няньку, у которой дети стали слишком большими - не управиться... Наверно поэтому я нырнул и поплыл под водой - и выскочил, смеясь, прямо у нее перед носом; так что она шарахнулась и едва не выронила факел. Я почти ждал оплеухи. Но она лишь смотрела на меня во все глаза и качала головой, и бормотала что-то на своем языке.
Я шел назад в мокрой одежде, раны мои саднили от соленой воды, и это казалось странным: казалось, после нашего поединка год прошел, не меньше... А глядя на народ, можно было подумать, что царя Керкиона вообще никогда не было. Лишь посмотрев через площадку, где грот был освещен плошками, на ту расщелину в скале, я увидел возле нее женщину, которая оплакивала его. Она лежала на камнях, лицом вниз, с разметавшимися волосами; неподвижно словно мертвая. Несколько женщин окликали ее с лестницы, укоряли... Потом с кудахтаньем сбежали к ней, подняли ее на ноги и увели наверх во дворец.
В святилище меня вытерли, натерли маслом, снова причесали... Потом принесли мне вышитую тунику, ожерелье из золотых подсолнечников и царский перстень. На золоте была выгравирована Богиня и женщины, поклоняющиеся ей. И еще - юноша, мельче их всех. У меня на скуле был порез от этого перстня: Керкион попал кулаком.
Когда я был готов, я попросил свой меч. Они удивились, сказали он мне не понадобится...
- Надеюсь, - говорю. - Но раз уж я иду в дом жены, а не она в мой, я должен иметь его при себе.
Это их не убедило. Я не мог сказать, что это меч моего отца; но когда сказал, что мне дала его мать, - принесли тотчас. Землепоклонники всё наследуют от матерей, даже имена.
Снаружи меня ждал эскорт музыкантов и молодых певцов; они повели меня не во дворец, а в нижнее святилище. Пели по-минойски, но все было понятно и по их жестам: не просто непристойно - похабно!.. Когда жениха ведут к невесте - без шуток не бывает, но они не знали меры. И потом, я же знаю, куда и зачем иду, - чего меня учить?!
Песня сменилась гимном. Потом я его узнал: это была Песня Зерна в тех краях. Про то, как вырастает целый колос, там где было брошено одно зернышко, - через чрево Великой Матери, откуда исходит всё сущее. Потом они пели славу царице, называя ее Корой; это имя не было запретным... Вскоре мы подошли к ступеням, уходящим в землю. Песня тотчас оборвалась, стало тихо. Жрица отдала свой факел и взяла меня за руку.