Страница 21 из 198
Среди них, прямо передо мной, стояла статная женщина, и раб держал над нею зонт от солнца. Ей было лет двадцать семь; из-под пурпурной диадемы, шитой золотом, лились волосы, красные, словно медь в огне... Вокруг стояло десятка два женщин, как придворные возле царя, но мужчин рядом не было, кроме слуги с зонтом. Наверно, это правящая жрица - царица здешняя? Ну, конечно, минойское царство... Так называют себя береговые люди в своих странах. А каждый знает, что среди них новости расходятся с изумительной быстротой, хоть никто не знает как.
Я спрыгнул с колесницы и повел коней в поводу. Она не просто смотрела на меня; я видел, что именно меня она ждет. Когда подошел совсем близко и поднял руку в приветствии - в толпе стало совсем тихо, как бывает когда арфист настраивает струны.
- Приветствую тебя, госпожа, - сказал я. - Приветствую во имя бога или богини, которых чтут превыше остальных в твоей земле. Ведь ты служишь, без сомнения, грозному божеству; и путник должен оказать ему почести, прежде чем пойдет дальше... Человеку надо уважать богов своей дороги, если он хочет дойти до ее конца.
- Твоя дорога благословенна воистину, и здесь ее конец. - По-гречески она говорила медленно и с минойским акцентом... И казалось, что специально выучила эти слова, приготовленные для нее кем-то другим. Тем временем остальные женщины украдкой разглядывали меня.
- Госпожа, - говорю, - я чужой в этой стране, еду в Афины. Гость, которого ты ждешь, наверно, более значителен - вождь или, быть может, царь...
Народ двинулся ближе. Люди вокруг заговорили, но потихоньку; как козопасы у костра, чтобы все слышать при этом.
Она улыбнулась:
- Есть только одна дорога, которую проходит каждый из людей. Они выходят из Матери и делают то, для чего рождены, пока она не протянет руку и не позовет их домой.
Ну конечно же, это страна старой религии!.. Я приложил руку ко лбу...
- Все мы ее дети, - говорю.
Но чего ей от меня надо? Весь город явно это знает, а я нет...
А она продолжала:
- Но некоторые призваны к более славной участи. И ты из них, чужеземец. Ты пришел, во исполнение предзнаменований, в тот День, когда царь должен умереть.
Теперь я понял. Но не хотел этого показывать. Она меня оглушила, мне нужно было время.
- Высокая Госпожа, - говорю, - если знак свыше зовет твоего господина, при чем тут я? Кто из богов разгневан? Ведь никто не в трауре, никто не голодает, ни одного дыма нет в небе... Ну хорошо, ему видней. Но если я должен помочь ему умереть - он сам пошлет за мной...
Она нахмурилась.
- Что может выбирать мужчина? Женщина его вынашивает. Он вырастает, роняет семя, как трава, и падает в борозду. Только Мать, приносящая людей и богов и принимающая их в лоно свое, - только она сидит у очага Вселенной и живет вечно.
Она подняла руку, другие женщины расступились, мужчина вышел и забрал у меня вожжи.
- Идем, - сказала, - тебя должны приготовить к борьбе.
И вот я иду рядом с ней. Со всех сторон - толпа; шепот, словно волны на песке... Окутанный их ожиданием, я ощущал себя уже не тем, кем был, а тем, кого они видели во мне. Трудно представить себе, как это бывает, пока не испытаешь сам.
Я молча шел рядом с царицей и вспоминал рассказ одного человека рассказ о стране, в которой такие же законы, как здесь. Он говорил, что в тех краях нет ни одного обряда, который так бы возбуждал и притягивал народ, как смерть царя. Они видят его, говорил он, на высоте могущества, в блеске славы и золота... И вот другой идет на него, неся ему его судьбу. Иногда это неизвестно, а иногда бывает предсказано заранее перед народом; и бывает, что остальные узнают обо всем раньше, чем сам царь. Этот день настолько велик и торжествен, что если у кого-нибудь, кто это видит, есть свои беды или страхи - всё забывается, всё отступает перед печалью и ужасом этого дня. Человек уходит успокоенный и засыпает. Даже дети чувствуют это, говорил он; мальчишки-козопасы в горах, которые не могут оставить свои стада, чтобы спуститься и увидеть, сами разыгрывают друг перед другом целые представления: играют в смертный день царя.
Вспомнив этот рассказ, я вышел из оцепенения. Что же я делаю? Я срезал прядь своих волос Аполлону, я служил Посейдону - бессмертному мужу Матери и господину ее... Куда ведет меня эта женщина? Убить человека, который убил кого-то другого год назад, и спать с ней четыре сезона, благословляя зерно их, брошенное в землю, и ждать дня, когда она поднимется с моего ложа, чтобы привести ко мне того, кто убьет меня? Это моя мойра? Ей было знамение пусть так, но мне-то его не было!.. Нет, это бред землепоклонников ведет меня; как Царя Коней, опоенного маком. Как вырваться отсюда?..
Но при этом я все-таки краем глаза глядел на нее, как всякий мужчина глядит на женщину, о которой знает, что она должна ему принадлежать. Лицо у нее было широковато, и рот не слишком изящный, но она была стройна, словно пальма, а грудь - ни один живой мужчина не остался бы спокоен.
Элевсинские минойцы перемешали свою кровь с эллинами соседних царств; телосложением она была эллинка и светлая, как эллинка, а лицом - нет. Она чувствовала мой взгляд и шла прямо вперед, не поворачивая головы; бахрома солнечного зонта щекотала мне волосы...
Ну а если откажусь - толпа же разорвет меня в куски. Ведь я сеятель их жатвы; а эта дама, - их поле, - попробуй ее обидеть!.. Даже когда женщина не смотрит на тебя - все равно, по походке видно, чего от нее можно ждать. Она ведь жрица и знает магию - ее проклятие прилипнет... Великая Мать уже следит за мной, наверняка, мне на роду написано умилостивить ее. А она - она не из тех богинь, которыми можно пренебречь...
Мы вышли на прибрежную дорогу. На востоке были видны холмы Аттики, иссушенные летним зноем, бледные в полуденном солнце. Всего полдня дороги... Но что будет? Я приду к отцу, принесу ему его меч и скажу: "Женщина звала меня на бой, но я сбежал"? Нет! Судьба поставила на моем пути эту жеребячью битву, как раньше Скирона-разбойника, - понадеюсь же на богов, и будь что будет.
- Госпожа, - говорю, - я никогда не бывал по эту сторону Истма. Как зовут тебя?
Она не повернула головы, но ответила тихо:
- Персефона. Но это имя запретно для мужчин.