Страница 177 из 198
Когда мы шли назад вдоль берегов Италии, я вспомнил Трезену. Нельзя больше пускать дела на самотек: Ипполит сам выбрал свое наследство - значит, юный Акам, сын Федры, должен стать наследником всех моих царств. Он должен приехать в Афины, чтобы к нему там привыкли.
Парнишка был неплохой, в нем было немало достоинств... Но он был очень легкомыслен и жил со дня на день. Храбрости ему было не занимать, я часто это замечал, но честолюбия, казалось, в нем не было вовсе. Он был сыном моей законной царицы, с чистым титулом для материковых царств, если бы я его выбрал наследником, - однако, насколько я мог видеть, он спокойно ждал, пока Крит сам упадет ему в руки, и ни о чем больше не помышлял. Правда, он был критянин до мозга костей - как те изящные принцы Старого Царства, нарисованные на стенах Лабиринта, что гуляли по газонам ирисов с царским грифоном на веревочке; правда и то, что я сам сделал его таким... За всю его жизнь я привозил его в Афины лишь несколько раз, да и то ненадолго... У меня было оправдание, - он был слабым ребенком, - но я сам хотел, чтобы он оставался доволен своим Критом: достаточно уж братья повоевали из-за Аттики во времена моего отца. Однако теперь надо было показать его там, иначе народ его вовсе забудет; да и пора было приучать его к делу.
Он был беспомощен, как дитя малое. Ему было уже достаточно много лет, чтоб успеть призадуматься, как долго он сможет усидеть на Крите без поддержки аттического флота; но казалось - это его ничуть не заботит. А заботиться было о чем: Девкалион умер, сын его Идоменей был совсем не тот человек... Если он еще не строил заговоров, чтобы захватить трон, то удерживал его не страх: он слишком был горд, чтобы рисковать своей честью, и потому не хотел поражения. В нем была кровь Миноса, - и по критской линии, и по греческой, - и ему было двадцать пять, а мне уже за сорок, и я не слишком берег себя, - все это знали, - он мог и подождать. Но как только я уйду, Акаму придется держаться обеими руками...
Женщины на Крите всегда разбирались в делах; интересно, как ко всему этому относится его мать, пыталась ли она говорить с ним на эту тему?.. Он относился к ней с истинно критским почтением, но когда я был у них в последний раз, ему, кажется, со мной было лучше.
Она никогда не просила меня взять ее в Афины, хоть теперь уже ни ее народ, ни мой не стали бы возмущаться... Я часто думал об этом; но каждый раз, посмотрев на запертые двери покоев, еще хранивших тень Ипполиты, откладывал на будущий год. Ей было уже тридцать, а это поздно чтобы привыкать жить в чужой стране... И потом, она ведь дочь Миноса; быть может ей вовсе не хотелось занимать место мертвой, которое никогда бы ей не досталось, останься та в живых, - или ехать в такое место, где незаконнорожденный будет выше ее сына... Возможно, она слышала, что в моем доме слишком много баб и что они отбились от рук за время моих отлучек... Вполне вероятно, что всё это играло свою роль.
Лето уже кончалось. Если опять стану долго раздумывать - придется снова отложить... Потому я расстался с Пирифом в море и повернул прямо на Крит.
Мальчишка встретил меня в гавани. Встретил с восторгом. Спрашивал, где я был, что привез ему, как скоро он сможет отправиться со мной в плавание, а ему едва исполнилось тринадцать... Всю дорогу он щебетал на колеснице, как скворец.
На террасе царского дома нас ждала его мать - маленькая, изящная, вся в украшениях; ее чудесные каштановые волосы блестели на солнце, а обнаженные груди были круглы и упруги, словно гроздья винограда в саду под террасой, откуда доносился его аромат... Когда мы остались наедине, я рассказал ей, как обстоят дела. И еще сказал так:
- Было бы несправедливо обойти Ипполита, после того как его мать отдала свою жизнь за меня и за Аттику. Если бы я тогда погиб, - а оба сына малыши, - ни один из них не мог бы рассчитывать ни на что... Но он посвятил себя Артемиде, чтобы отдать ее долг. Богам виднее... Но мы должны делать то, что остается нам.
- Да, - сказала она, - это верно.
Она сидела молча, сложив на коленях свои тонкие белые руки... Я чуть не сказал, что ей необязательно ехать в Афины, если она не хочет. Я прямо чувствовал, как эти слова скулились из меня наружу, как собаки просятся у закрытой двери, - но я знал, что это ее оскорбит. Она и так со многим мирилась: мои наезды к ней, между Афинами и морем, были коротки; я сам никогда не говорил ей о своих женщинах, но острова были полны и песен, и басен о моих морских походах, в которых я их добывал, так что она не могла не знать... Потому я сказал, что ей надо будет поехать, чтобы разделить почести с сыном, и что она может доверить мне привести в порядок дом и позаботиться о ее комфорте.
- Я хотела бы повидать Афины... - Она сказала это совершенно спокойно. Потом задумалась на момент... - Но что за странный юноша - отказаться от царства!.. А он не передумает? В этом возрасте молодежь полна прихотей, которые через год забываются...
- Только не он. Если он что-то решил, то не отказывается от этого легко.
Она подняла свои темные брови:
- Ты тоже.
- У него была возможность, и он это знает. Но прежде чем он научится интригам - лошади начнут летать, тут ты можешь мне поверить.
Итак, она согласилась ехать, а я отдал ей несколько украшений, которые нашел на Сицилии. Я больше думал об Акаме - как он примет эту новость?..
Он выглядел ошеломленно, словно такая мысль никогда ему и в голову не приходила. И что еще хуже - я понял, что так оно и было. Когда я умолк, он спросил:
- Отец, а ты точно знаешь, что Ипполит не хочет Аттику? Если хочет - я не могу ее взять! У друга - не могу...
Так можно говорить о детском подарке: о луке, ну о колеснице... Это вернуло назад все мои сомнения. "Какое легкомыслие, - думаю. - Славный парнишка, но величия - ни капельки..."
- Он твой брат, - говорю. - Ты думаешь, что я могу быть несправедлив со своими сыновьями? А что до дружбы - вы же никогда не виделись.
- Не виделись?.. Что ты, пап, конечно же виделись!.. - Ребенок вдруг обнаружил, что его заботы не заполняют собой весь мир, и изумился, и широко раскрыл свои темные критские глаза. - Это было, когда я возвращался домой из Афин. В последний раз, как я был у тебя. Ты послал какие-то письма в Трезену, и мы целую неделю оставались там - ждали ветра... Он как только узнал, что я там, сразу приехал вниз, и мы всё то время провели вместе... Он давал мне править колесницей - один раз, на ровном месте; и я совсем сам правил, - он сам так сказал, - он только чуть-чуть поддерживал вожжи... Мой пес Морозко - это его подарок... А ты не знал? Его отец был из священных собак Эпидавра... Неужели тебе не говорили, что это Ипполит меня туда отвез и вылечил?