Рыцарь и Буржуа

Оба утверждения Йегера — что Греция первой сознательно применила в воспитании определенные образцы и что монополия на воспитание при помощи образцов принадлежит аристократии — кажутся мне крайне сомнительными. Я не представляю себе культуры, в которой не применялись бы воспитательные образцы. Первобытное племя, в котором женщина должна рожать в висячем положении, чтобы ее сын был сильным, тоже руководствуется каким-то личностным образцом. Возможно, Йегер не согласится, что тут можно говорить о культуре, ведь, по его мнению, «то, что мы сегодня называем культурой, начинается лишь у греков»[29]; но это потому, что он протестует против употребления слова «культура» в описательном смысле, усматривая здесь тривиализацию понятия. Его концепция культуры ценностная. Культура для него лишь одна — та, в которой вырос он сам. В таком случае его утверждения оказываются тавтологичными.

Рассмотрим основные черты предлагаемого рыцарством образца в той его версии, которую мы находим у Гомера. Прежде всего бросается в глаза роль, которую играет здесь происхождение. Генеалогия, как известно, занимает немало места, особенно в «Илиаде», где автор, представляя каждого рыцаря, перечисляет всех его благородных предков, среди которых нередко попадаются даже боги. Как помещики в Польше до начала второй мировой войны знали, в рамках своего круга, кто от кого происходит, так и гомеровские рыцари могли назвать не только собственных предков. Зная биографии друг друга, они представляли собой группу с сильно развитым общественным мнением. Благородное происхождение было необходимым условием благородства, подобно тому как слово «kakos» означало человека низкого во всех отношениях. Поскольку никого нельзя было лишить благородного происхождения, женихи Пенелопы называются у Гомера «agathoi»[30], хотя поведение их осуждается; и точно так же называется Агамемнон, хотя присвоение им пленницы, по праву принадлежащей Ахиллу, не одобряется[31].

Простонародье, как уже отмечалось в литературе, изображается у Гомера двояко. Положительные образы здесь обычно образы верных слуг: пастух, которого встречает высадившийся на Итаку Одиссей, или его верная кормилица Евриклея, которая первой узнает Одиссея. В этом случае слуга обычно родом из обедневшего рыцарства. Простолюдин, не выступающий в роли верного слуги, изображается, как Терсит в «Илиаде»:

Итак, с происхождением связано не только благородство, но и красота, хотя, согласно Йегеру, лишь Солон впервые объединил и то, и другое в слове «калокагатия»[33].

Гомеровские рыцари особенно чувствительны к красоте человеческого тела. Парису многое прощается за его красоту. Никто не осудит троянцев за то, что они так долго сносят бедствия войны из-за женщины, ибо «истинно, вечным богиням она красотою подобна!» (Ил., III, 158).

Облик мужчины должен излучать силу. Мужчина должен быть высок ростом и широкоплеч. Не каждый поднял бы щит, выкованный для Ахилла, а копье Гектора было одиннадцати локтей в длину. Рыцарь должен быть искусным атлетом и с честью выходить из состязаний на играх. Эти умения опять-таки служат его отличительным классовым признаком, ведь их приобретение требует свободного времени. Сын царя феакийцев, желая выведать происхождение Одиссея, который пока не открыл своего имени, вызывает его на состязание. «Бодрому мужу ничто не дает столь великой // Славы, как легкие ноги и крепкие мышцы», — говорит он (Од., VIII, 147-148). Одиссей, которого занимает лишь мысль о том, как вернуться домой, отказывается и тем самым навлекает на себя презрительно высказываемое подозрение, будто он промышляет купеческим ремеслом. Бросок камнем, которым Одиссей отвечает на это оскорбление, немедленно и однозначно определяет его социальный статус.

Рыцаря отличает красивая речь и учтивость. Имеется в виду не какая-нибудь риторика, но речь, отличающая верхние слои общества от простонародья. Ведь речь на протяжении веков служила признаком классовой принадлежности. Учтивость видна во многих чертах. Учтивый человек не старается непременно выйти на первый план, ведет себя сдержанно, как Одиссей у царя феакийцев. Учтивость его хозяев сказывается в их такте. Они не расспрашивают назойливо, с кем имеют дело, но дожидаются, пока получивший приличествующее угощение пришелец сам не расскажет о себе столько, сколько сочтет нужным. Одиссей блистает учтивостью перед Навсикаей. Отец делает ей выговор за то, что она не привела гостя с собой; но Одиссей спешит заметить, что он сам так решил, хотя на деле было иначе: Навсикая не пошла с ним, опасаясь за свою репутацию (Од., VII, 298-307).

Излишне добавлять, что в этой культуре, где рыцарь завоевывает свое положение с оружием в руках, отвага — необходимейшая добродетель, а обвинение в трусости — наихудшее из оскорблений. Но главная, стержневая черта гомеровского героя, черта, от которой зависят все остальные, — это забота о чести, стремление к славе и отличию. Вся «Илиада», как известно, песнь за песнью повествует о том, как отличился тот или иной герой. Встреча двух рыцарей непременно сопровождается выяснением, кто из них лучше. Нестор, усмиряя гнев Ахилла, направленный против Агамемнона, увещевает героя так:

Социальные контакты в этом мире обязательно требуют установления того, что по отношению к миру пернатых называется «порядком клевания» («peckingorder», который у птиц показывает, кто кого клюет, а кто позволяет себя клевать). Чувствительность к почестям и к тому, чтобы их степень соответствовала заслугам, здесь огромна.

«Весь социальный порядок гомеровского дворянства основан на оказывании друг другу чести», — писал Т. Синко в своей книге «Совершенный грек и римлянин»[34]. Отцы требуют от сыновей стараться во всем быть первыми. Главку «отец заповедовал крепко // Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться» (Ил., VI, 207-208). Такие же наставления дает своему сыну Гектор. Ахилл, перед которым стоит выбор: смерть со славой или жизнь без славы, — выбирает первую из этих возможностей.

«... Благородное происхождение отличается тем, — скажет позже ученик Аристотеля Феофраст, — что благороднорожденный в своих поступках более других стремится к славе»[35].

Заботе о собственной чести неизбежно сопутствует боязнь прослыть смешным. Аякс, который бросился на стадо баранов, приняв его за людей Одиссея (ибо ум его был помрачен гневом из-за присуждения Одиссею доспехов погибшего Ахилла), должен был покончить самоубийством. Добровольное унижение ради получения чего-то очень желанного — наибольшая жертва, какую только можно себе представить. Поэтому-то Приам трогает сердце Ахилла, когда приходит просить выдать ему тело Гектора. Здесь действует то, что А. Крокевич называет «правом сокрушенного сердца»[36].

29

Ibid., s. 18.

30

[Благородные (древнегреч.)]

31

См.: Adkins A. W. H. Merit and responsibility. Oxford, 1960, p. 37-40. "Agathos" представляется мне термином, наиболее близким к термину «благородный».

32

[«Илиада» цитируется в переводе Н. И. Гнедича, «Одиссея» — в переводе В. А. Жуковского]

33

Jaeger W. Ор. cit., t. 1, s. 424.

34

Sinko T. Doskonały Grek i Rzymianin. Lwów, 1939, s. 9.

35

Teofrast. Charaktery. Warszawa, 1950, s. 92.

36

Krokiewicz A. Moralność Homera i etyka Hezjoda. Warszawa, 1959, s. 89, 100, 110.