Железная рука

Каторжники наугад расстреливали последние патроны, но пирога была уже далеко. Лежащий на дне Мустик не мог управлять ею. Она стала игрушкой сильного течения, которое быстрее пули несло ее к ближайшему порогу. Но что мог бедный мальчуган?.. Он встал на колени и смотрел, как мелькал берег, убегая с головокружительной быстротой. Все кончено — погиб: ни руля, ни весел, а пирога мчится к черным скалам.

— Ах, Фрике, Фрике! — воскликнул подросток. — Я думаю, что на этот раз тебе бы тоже не выпутаться, как и мне.

Удар! Лодка натолкнулась на какое-то препятствие.

— Ну вот! Это еще что? Танцуем, что ли?

И впрямь пирога вертелась на одном месте. Она была захвачена одним из тех водоворотов, которые образуют на поверхности реки что-то вроде ужасного мальстрема [247].

Лодку трясло, толкало, бросало из стороны в сторону. Казалось, она стала жертвой эпилептического припадка [248].

— Каков танец! — прокричал Мустик. — Ну, вперед! Кружите ваших дам! Теперь — галоп!

Словно в какой-то невероятной конвульсии пирога устремилась на некую черную массу, выступавшую из потока, и с такой силой ударилась о нее, что подростка выбросило из лодки… Он упал на эту черную массу, исцарапавшую его, и свалился на спину с раскинутыми в стороны руки.

Нет! Сознания малыш не потерял, он был лишь оглушен. В нем билась жизнь, он вдыхал воздух полной грудью… Но он так устал, что не мог открыть глаза и забылся тяжелым сном. Проснулся наш герой, когда уже совершенно рассвело…

День был в полном разгаре. По неслыханно счастливой случайности Мустик упал к подножию мангового дерева, листва которого прикрыла его от смертельных лучей жаркого солнца.

Где он находился? Ответить было легко… Над ним простиралась густая листва, вокруг возвышались стволы деревьев, оплетенных лианами; тишину нарушали лишь шуршание насекомых да крики птиц.

Это был лес, глухой, огромный.

Мустик поднялся со своего не очень удобного ложа, которое, однако, показалось ему мягче пуховика, ощупал себя, встряхнулся. Решительно все шло как надо. Только одежда немного пострадала, фуражки не было и в помине, штаны порвались в самом непристойном месте. И что-то мешало над правым глазом, который слегка припух.

— Удар кулаком этого негодяя! — проворчал малыш. — Это тоже ему зачтется. Со временем рассчитаемся! Так вот, — прошептал он сквозь зубы, думая о своем неподражаемом Фрике, который любил произносить монологи [249], — рассмотрим сложившуюся ситуацию… Слева горизонт ограничен рекой, ее стремнинами и скалами. Пирога, должно быть, разбилась на тысячу кусочков, и они, унесенные течением, уже далеко. Стало быть, с этой стороны все ясно. Попытка подняться по реке вплавь была бы безумием и доставила бы удовольствие лишь крокодилам… Справа — лес, отнюдь не напоминающий Версальские сады [250]. Нагромождение деревьев всевозможных размеров с тысячью переплетенных ветвей… Ни дорог, ни тропинок — ничего. Остается лишь крутой берег, но на хребет его острых скал не осмелилась бы поставить ногу ни одна коза. Так что выхода нет ни здесь, ни там. Кроме того, я не ел уже не помню сколько времени. Последняя трапеза состояла из того, чем, вынимая кляп [251] изо рта, меня начиняли сторожа… Ни крошки провизии. Надо признаться — у меня аховое положение. Однако я доволен, потому что избавил от неприятной авантюры [252] Железную Руку. Могу сказать себе, что этого достаточно, и остается лишь погибнуть… Нет, не разделяю этого мнения. Полагаю, такой же вывод сделал бы и Фрике… Я жив, и надо продолжать жить, делать необходимое… то есть…

Мустик остановился, несколько озадаченный. Хорошо рассуждать. Но этим сыт не будешь. Разглагольствовать так можно до самой ночи. А что это изменит?

Ну, ну! Меньше слов, больше дела. Итак, из четырех выходов два — по реке, один — через скалы, что невозможно; оставался последний — лес…

Брр! Мальчишка не мог подавить дрожь. Конечно, добираясь до Неймлесса, он уже преодолел достаточно лесов, таких же девственных, как этот. Но тогда Мустик был не один. У гидов и искателей золота имелись инструменты, оружие; ночью разводили костры, которые отпугивали диких зверей. Хватало провизии, крепких напитков, от которых по всему телу разливалось тепло.

В то время как… Гм! Инструменты, выпивка, огонь. Все это ему было недоступно, как «Отче наш» ослам.

— Что толку повторять одно и то же без конца, — закончил монолог Мустик. — Раз надо рисковать, рискнем.

И мальчуган смело вошел в лес, величественный и неподвижный. Ни дуновения ветерка, жара оглушающая…

Сорвав несколько широких листьев бананового дерева, наш странник смастерил нечто вроде панамы.

— Я, должно быть, в высшей степени неотразим… Вперед! Пошли!

И вот он уже скользит меж стволов, перерезая лианы, преграждающие ему путь… Мустику повезло — несмотря на все происшедшее, у него остался нож Даба.

Мальчик решил подняться вверх по течению Марони и найти у какого-нибудь залива деревню бони или юнас [253]. Это посты черных дельцов, берущих выкуп с людей, спускающихся с верховьев Марони.

С него, правда, взять нечего — это уже хорошо, — а там видно будет…

И ей-богу, погода оказалась не такая жаркая, как показалось вначале, и ходьба — легче, чем предполагал Мустик. Он даже наткнулся на некое подобие тропинки, почти ничем не заросшей, и пошел легким и довольно быстрым шагом… Попадались разные плоды, ягоды, бананы. Сначала паренек с осторожностью откусывал от них, а затем («кто никогда не рискует, ничего не имеет») с удовольствием проглатывал найденное.

Долгие часы он шел вперед с оглядкой, прислушиваясь… Все складывалось хорошо — не было ни змей, ни диких животных. Но вот выпрыгнул из-под ног дикий кролик; Мустик схватил его за уши. Бедное животное! Мальчик не любил причинять зло зверям, но что вы хотите — он был голоден. Пошарив в глубине карманов, он нашел там щепотку табаку и с полдюжины спичек.

Путник был очень внимателен, стараясь не расточать свое богатство. Ему удалось обойтись одной спичкой, чтобы разжечь сухие ветки. Огонь мерцал на кончике его ножа. Хотелось обжарить кролика как можно лучше. Когда мясо стало более или менее съедобным, он приступил к трапезе, но съел не все, а завернул оставшуюся треть кролика в листья дерева и перевязал лианами, затем повесил эту легкую ношу себе на шею. От углей костра зажег сигарету.

— Сладкие минуты жизни, — сказал он себе, сибаритствуя [254].

Опустилась ночь. Нашему страннику приглянулось одно дерево, которое по форме напоминало спальное ложе; Мустик взобрался на него, зарылся в листву и заснул сном праведника.

На следующий день все началось сначала. Он нашел гнездо, полное яиц, и аппетитно облизал губы, затем позавтракал вареной ящерицей, отобедал зверьком, упавшим с дерева и сломавшим себе лапу. Великолепная жизнь… Кто сказал, что пребывание в девственном лесу неприятно?

Если б Мустик так не стремился вновь увидеть человеческие существа, услышать голоса, он вполне удовлетворился бы такой жизнью.

Но всему приходит конец…

В эту ночь Мустик зарылся в листву на дереве в четырех метрах от земли и видел сладкие сны… Ему приснилось, что он король, как покойный месье де Тонненс в столице Араукании [255]. Подданные теснились подле него. Только они разговаривали как-то странно. Голоса у них были хриплые, глухие, злобные…

Note247

Мальстрем — бурное морское течение (водоворот) между норвежскими островами; слово употребляется в нарицательном смысле.

Note248

Эпилептический припадок — приступ болезни головного мозга, эпилепсии, выражающийся в потере сознания н судорогах.

Note249

Монолог — речь, обращенная к себе или к зрителям в спектакле; речь наедине с самим собой.

Note250

Версальские сады — парк с дворцом в пригороде Парижа — Версале; созданы в XVII и XVIII веках.

Note251

Кляп — кусок дерева или тряпка, насильно всунутые в рот для предупреждения крика или кусания.

Note252

Авантюра — здесь: рискованное начинание, похождение.

Note253

Бони, юнас — индейские племена в Гвиане.

Note254

Сибаритствовать — вести жизнь в роскоши и праздности.

Note255

Араукания — область в государстве Чили, место обитания индейского племени арауканов, имевших военно-аристократическую форму правления. В XIX веке насчитывали около 60 тысяч человек.