Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 20



1945 год

На что похожи рельсы, взрывом скрученные, Весь облик смерти, смутный, как гаданье. И города,     большой войной измученные — Ее тремя или пятью годами? Не хочется уподоблять и сравнивать Развалины, осколки и руины, А хочется расчищать, разравнивать И Белоруссию и Украину. Среди иных годов многозаботных, Словами и работами заполненных, Год сорок пятый          навсегда запомнился, Как год-воскресник Или год-субботник. Усталые работали без устали. Голодные, как сытые, трудились. И ложкою не проверяя: густо ли? — Без ропота за пшенный суп садились. Из всех камней, хрустевших пол ногами, Сперва дворцы, потом дома построили, А из осколков, певших под ногами, Отплавили и раскатали                кровли. На пепелище каждом и пожарище Разбили сад или бульвар цветочный. И мирным выражением «пожалуйста» Сменилось фронтовое слово «точно». А кителя и всю обмундировку: И шинеля, и клеши, и бушлаты — Портные переушивали ловко: Войну кроили миру на заплаты. И постепенно замазывались трещины, Разглаживались крепкие морщины, И постепенно хорошели женщины, И веселели хмурые мужчины.

Засуха

Лето сорок шестого года. Третий месяц жара, погода. Я в армейской больнице лежу И на палые листья гляжу. Листья желтые, листья палые Ранним летом сулят беду. По палате, словно по палубе Я, пошатываясь, бреду. Душно мне. Тошно мне. Жарко мне. Рань, рассвет, а такая жара! За спиною шлепанцев шарканье, У окна вся палата с утра. Вся палата, вся больница, Неумыта, нага, боса, У окна спозаранку толпится, Молча смотрит на небеса. Вся палата, вся больница, Вся моя большая земля За свои посевы боится И жалеет свои поля. А жара — все жарче. Нет мочи. Накаляется листьев медь. Словно в танке танкисты,               молча Принимают.       колосья          смерть. Реки, Гитлеру путь преграждавшие, Обнажают песчаное дно. Камыши, партизан укрывавшие, Погибают с водой заодно. …Кавалеры ордена Славы, Украшающего халат, На жару не находят управы, Но такие слова говорят: — Эта самая подлая засуха Не сильней, не могучее нас, Сапоги вытиравших насухо О знамена врагов           не раз. Листья желтые, листья палые, Не засыпать вам нашей земли! Отходили мы, отступали мы, А, глядишь, до Берлина дошли. Так, волнуясь и угрожая, Мы за утренней пайкой идем. Прошлогоднего урожая Караваи     в руки берем. Режем,    гладим,       пробуем,          трогаем Черный хлеб, милый хлеб,                  а потом Возвращаемся той же дорогой, Чтоб стоять       перед тем же окном.

Память

Я носил ордена. После — планки носил. После — просто следы этих планок носил, А потом гимнастерку до дыр износил И надел заурядный пиджак. А вдова Ковалева все помнит о нем, И дорожки от слез — это память о нем, Столько лет не забудет никак! И не надо ходить. И нельзя не пойти. Я иду. Покупаю букет по пути. Ковалева Мария Петровна, вдова, Говорит мне у входа слова. Ковалевой Марии Петровне в ответ Говорю на пороге: — Привет! — Я сажусь, постаравшись, к портрету спиной, Но бессменно висит надо мной Муж Марии Петровны, Мой друг Ковалев, Не убитый еще, жив-здоров. В глянцевитый стакан наливается чай. А потом выпивается чай. Невзначай. Я сижу за столом, Я в глаза ей смотрю, Я пристойно шучу и острю. Я советы толково и веско даю — У двух глаз, У двух бездн на краю. И, утешив Марию Петровну как мог, Ухожу за порог.

Баня

Вы не были в районной бане В периферийном городке? Там шайки с профилем кабаньим И плеск,    как летом на реке. Там ордена сдают вахтерам, Зато приносят в мыльный зал Рубцы и шрамы — те, которым Я лично больше б доверял. Там двое одноруких             спины Один другому бодро трут. Там тело всякого мужчины Исчеркали       война         и труд. Там по рисунку каждой травмы Читаю каждый вторник я Без лести и обмана драмы Или романы без вранья. Там на груди своей широкой Из дальних плаваний              матрос Лиловые татуировки В наш сухопутный край               занес. Там я, волнуясь и ликуя, Читал,    забыв о кипятке: «Мы не оставим мать родную!» — У партизана на руке. Там слышен визг и хохот женский За деревянною стеной. Там чувство острого блаженства Переживается в парной. Там рассуждают о футболе. Там с поднятою головой Несет портной свои мозоли, Свои ожоги — горновой. Но бедствий и сражений годы Согнуть и сгорбить не смогли Ширококостную породу Сынов моей большой земли. Вы не были в раю районном, Что меж кино и стадионом? В той бане      парились иль нет? Там два рубля любой билет.