Страница 19 из 23
Сам же я задумывался о смерти все чаще. Говорят, что когда уходит старик, это естественно, это легче принять, нет чувства несправедливости, как когда погибает молодой. Но это не так. Личная привязанность является единственным критерием, обусловливающим силу скорби. При условии, что такие эфемерные материи вообще можно подчинить системе вычислений.
К чему это я? Ах да! На меня была возложена обязанность руководить погребальными мероприятиями, так как я оказался единственным, кто знал имя почившего. По тэнкрисской традиции это считалось обстоятельством, имевшим сакральное значение. Первый хранитель имени был у каждого тэнкриса. Ему доверяли честь оберегать в секрете имя новорожденного вплоть до пятилетия оного, дабы имени того не узнала Темнота. Считалось, что это помогало оградить неокрепшее существо от поползновений Вечно Голодной. С владыками Мескии все обстояло не так, их имена оставались государственной тайной на протяжении всей жизни и даже после нее.
Накрытое магическим стазисом тело Императора было доступно для скорбящих в течение семидневной панихиды. Погруженный в серебряный гроб, отделанный перламутровыми вставками, Император возлежал на ложе из белоснежных лилий, и сотни тысяч подданных приехали со всех концов Мескии, чтобы преклонить колени перед ним.
– Настали черные дни! Владыка мира мертв! Наш гордый повелитель ушел от нас! Он был нашим солнцем, светочем, указывавшим путь! Отцом народов и пиком всех мыслимых амбиций! Империя осталась вдовой, а мы осиротели, когда он покинул нас! Но даже за самой темной ночью грядет новый рассвет, и недолго нам оставаться сиротами! Наступит час – и новый Император воссядет на древнейшем из престолов! Проводите ушедшего молитвами, утрите слезы и встретьте нового повелителя клятвой верности, ибо так было, есть и будет тысячи лет! Одна Меския – и один Император!
Панихида завершилась, тело было перевезено во дворец, дабы проститься с ним могли правители иных стран. Со всех концов ойкумены в Старкрар спешили дирижабли.
Явились монархи Севера: матерый Вильгельм, старый, но твердый как скала Густав-Август, молодой и полный огня Вигго.
Кэйзар – длинноусый, черноволосый, с выпуклым лбом мыслителя и глазами волка. Тяжелое появление на свет и некоторые грешки предков оставили на этом человеке печать – одна нога короче другой на два сантиметра, а два пальца на левой руке сращены так плотно, что разделить их не взялся ни один маг-целитель. В молодости дефектов было еще больше: искривление шеи, позвоночника. Но кэйзар боролся с ними, преодолевая невыносимые для ребенка муки, что впоследствии стало залогом развития стального характера.
Густав-Август – кумир своего народа, этому высокому худому, но прямому как жердь человеку с обширными залысинами и пышными бакенбардами удалось прекратить гражданскую войну в своей стране, не прибегая к массовым казням. Острым умом, хитростью, местами аккуратно приложенной силой король Густав-Август Миротворец объединил Таленмарк, после чего закрепил успех рядом превосходных реформ.
Вигго был молод, но не юн, бесшабашен, но не глуп. Высок, красив, статен. Молодой грандрекс принял корону совсем недавно… да и неверно будет сказать, что «принял». Он взял то, что считал своим по праву, а когда к нему поднесли священное писание культа Все-Отца, лишь рассмеялся. «Склонитесь! Пришло время моей власти, время, которого я ждал десять лет! Отныне предо мной все вы в ответе, ибо не от Церкви, а от Господа моя власть! Я избран повелевать самим провидением! Молитесь за меня, ибо Он мой защитник, и моя воля есть Его воля! Я рожден править!» Перечитывая эту цитату, которая прогрохотала на весь собор во время церемонии коронации, я не верил своим глазам. Вигго провозгласил себя первым после бога и напрямую указал Церкви – традиционно сильной в Имезрии – место пса у ног хозяина. С того момента его слово стало непререкаемым, его воля исполнялась немедленно, любой усомнившийся подвергался радикальным репрессиям. Все рексы, пытавшиеся сохранить хоть капельку независимости сверх того, что позволял Вигго, отправлялись на самое дно, власть централизовалась. Грандрекс оказался законно коронованным тираном, и… имезрийцы обожали его, потому что все реформы имели смысл, экономический план создавал рабочие места, идеи улучшали жизнь, а его победы над раххиримами в последнем конфликте овевали молодого правителя славой.
Эта троица китов держалась близко один от другого, но были правители и помельче: премьер-министры и даже парочка президентов из стран победившего народовластия. Прибыл Солермо эл’Азарис, король Арбализейский, лично выразил соболезнования и сообщил, что в связи с трагедией он перенесет начало Всемирной выставки достижений алхимии и прочих наук. Я поблагодарил короля.
Прибыл выразить глубочайшие соболезнования тсарь-Император Раххии Александр Четвертый, двухметровый мужчина с заметно поредевшими волосами и длинной густой бородой. Я слышал, что он играючи завязывал гвозди в бантики, чтобы потешить детей, а однажды, когда его любимый конь сломал ногу во время прогулки, Александр пять километров нес раненое животное на своих плечах.
Из Пайшоаня вместо трехлетнего императора прибыло несколько высокопоставленных евнухов. Старая императрица-мать слишком боялась заговоров, чтобы покинуть палаты Запретного дворца. Тарцарской делегации по понятным причинам я не увидел, зато кальмирские эмиры явились все вместе. Прибыла правительница Кель-Талеша Королева Стрекоз Ки’Ре’Син’Ай и многие другие. А еще гассельцы. Делегация из пяти разумных особей разных видов во главе с чулганом по имени Эззэ ри Гмориго, самым молодым адмиралом Гасселя, племянником нынешнего императора Орро ри Зелиро. Эззэ передал извинения за то, что его императорское величество не может прибыть лично, и выразил отлично сыгранные, но насквозь лживые соболезнования.
Последними достойными отдельного упоминания были ингрийцы, которые всегда намеренно являлись с опозданием, ибо считали, что никто не имеет права заставлять их ждать, но все обязаны были ждать их. Феодалы пришли вместе, все восьмеро, горделивые и статные носители древнейшей крови, но, в отличие от мескийских танов, внешне более тяжеловесные, массивные. По случаю траура они облачились в эместрисы соответствующего цвета[22] и распустили обычно собранные в десятки тонких косиц волосы.
Соболезнования принял я, так как обычаи воспрещали нарушать скорбь семьи усопшего. От имени прочих феодалов говорил Зефир эл’Нариа, негласный их предводитель, который громко продекламировал на тэнкрисском языке все сакральные словоформулы, приличествовавшие событию, после чего ингрийцы стали по выверенной жребием очереди – уступать первенство добровольно еще и в этом ни один из них и не подумал бы, – приближаться к гробу и делать то, что редко можно было увидеть при иных обстоятельствах. Они кланялись. Сгибали несгибаемые спины и опускали всегда поднятые головы. Они не признавали Императора своим повелителем, не видели в нем главу своего религиозного культа, они были независимыми правителями, но даже гордые ингрийцы понимали его величие и принимали его более высокое положение относительно всех остальных тэнкрисов. Соболезнования были высказаны, поклон усопшему совершен – и точно так же вызывающе гордо феодалы двинулись прочь, чтобы вскоре вновь сесть на свои дирижабли и отправиться в Ингру.
Похороны перешли к следующему этапу: гроб накрыли тяжелой крышкой, и все члены Ковена, сильнейшие и опытнейшие маги Мескии, приступили к своим обязанностям. Они запечатали гроб всеми мыслимыми и немыслимыми способами, чтобы сон мертвеца не был осквернен и через десять тысяч лет. Затем верховные клирики запели одну из последних бережно хранимых первых песен, одну из тех, что звучали над просторами юного мира, когда тэнкрисы, наивные и нагие дети, сбежавшие от матери, впервые пришли сюда. Смысл ускользал, скрадываемый тайной эпох, но лишь боль и чувство скорби проливались в души слушавших.
22
Именно от тэнкрисов понимание черного цвета как цвета скорби унаследовали люди.