Delirium?

Теперь уже все пространство изгибалось, а он стоял в центре мироздания тупой глыбой мышц и по-рыбьи беззвучно хлопал ртом. В ушах у меня гудело. Тут он оглянулся, видимо, собираясь кого-то позвать, и мне сделалось легко и просто, рука сама пошла, зарываясь мордовороту в пах. Я перешагнул скорчившегося червя, вытаскивая заткнутое на спине за поясом оружие.

– Парис, – позвал я. – Где ты, мой нежный поросеночек? Где ты, моя киска? Трахаешь своих нежных мальчиков, или кто-то из них уже пристроился к твоему любвеобильному заду?

– Не подходи! – долетел до меня захлебывающийся истеричный крик. – Я вооружен! Я вооружен и чертовски опасен! Да я просто в истерике и могу стрельнуть! Я же всегда любил тебя и даже потворствовал этим твоим странным увлечениям. Зачем ты вообще спутался с этими нечистыми вонючими самками, с этой чертовой малолеткой? Посмотри в кого ты превратился теперь! Ведь еще не поздно…

– Боюсь, ты что-то напутал малость, Парис, – сказал я, и тут же фанерная перегородка брызнула щепками, оцарапав мне щеку. Лязгнул передернутый затвор и гильза, звеня, покатилась по кафелю. Рефлекторно я тоже выстрелил.

Он сидел, откинувшись на крышке унитаза, с зияющей дырой в черепе, ружье валялось рядом. Потом он покачнулся, заваливаясь на бок.

Нет, я не хотел убивать его вот так. Выругавшись, я нападал ногой забытую дамскую сумочку.

Нет, он должен был молить у меня прощение, ползать на коленях, целуя ноги, ревя, унижаясь и размазывая дорогую тушь по сопливому лицу. Но не умирать вот так, походя, не заплатив.

И что теперь, снова впереди жизнь – как хаотичные, бессмысленные видения, как сон?

Теперь, когда Парис лежит мертвый в уборной, я не испытываю злобы, я осознаю, что исподволь, ненавязчиво подталкивая нас друг к другу, желал мне добра, хотел облагородить, справедливо полагая, что только сильное чувство может прервать порочный круг. Мне жаль, дорогой друг, что именно я убил тебя. Но за все, что ты со мной сотворил, ты этого вполне заслуживал.

Кажется, это была последняя мысль, а потом я побрел туда, где играла музыка, и яркий свет софитов негасимой феерией вечного торжества отражался от сверкающего подиума…

* * *

Я очнулся.

Очнулся?! Хочется верить…

Так как я сижу, удобно устроившись в кресле, ветер треплет занавеску из марли. Жарко. Ярко. Скучно. Я закрываю книгу, в которой читал о граде прокаженных, граде побежденных, городе без цели.

– Виубзз… – это магнитофон жует кассету.

С ковра на меня укоризненно посмотрел олень, и, тряхнув рогами, умчался в чащу.

Магнитофон закончил жевать кассету, и выплюнул остатки на пол. С мятой ленты осыпались слова:

– На. Детских. Паутинках. Уцелевших. Мозгов. Танцует. Дождь.

– ???

– На детских паутинках уцелевших мозгов танцует дождь.

– Довольно!

– Надетскихпаутинкахуцелевшихмозговтанцуетдождьнадетскихпаутинкахуцеле…

Я зажал уши и выскочил на улицу.

Улицы не было.

Неба не было.

Вообще ничего не было. Идеально гладкое ничто.

Я оглянулся – то же самое. И позади ничего не было.

Должно быть, я сошел с ума.

– Сошел с ума?! Как же! – рявкнул над ухом неизвестно откуда взявшийся антропоид с лирой. – Уж не думаешь ли ты, что выжил после двадцати шести попаданий?

– Двадцати восьми, – робко поправил я, слишком ошарашенный, чтобы поставить под сомнение реальность происходящего. – Я же считал.

– Фу! Не будь педантом.

– Где я вообще нахожусь? Неужто, это самое… в аду?

При этих словах у антропоида отпали крылышки, и полез хвост, грязно выругавшись, он грузно шлепнулся и окончательно превратился в волосатого и краснорожего черта. Потирая ушибленный бок, он в сердцах замахнулся сломанной лирой.

– Ад! Скажешь еще! Что, это, по-твоему, на ад похоже? – и он развел вокруг руками.

– Ну, так и на рай как-то не очень.

– И на рай тоже, – покладисто согласился черт. – Это пока вообще ни на что не похоже. Ремонт. Проверка кластеров на ошибки. Надо же было так нарушить вселенскую гармонию! И поосторожнее с именами – видишь что получилось.

– Как же мне отсюда выбраться? – выкрикнул я в стремительно удаляющуюся спину.

– Ясно же выразился: сия часть мироздания закрыта на ремонт. Отсюда нельзя выбраться, – невнятно пробубнили уста на спине.

– Но я же как-то сюда попал? – в панике воскликнул я. Оставаться наедине с набиравшей обороты шизофренией не хотелось.

– С чего ты взял? – донеслось издалека. – Ты всегда был здесь.

Я попятился. И провалился. Куда-то. Где была ночь. И тусклый свет единственной фары выхватывал из тьмы ржавый указатель: «Столица Мирового Сообщества Порфироносный Нью-Вавилон. Добро пожаловать. Население пока ноль человек».

Грузовик медленно покатил дальше. Я тупо уставился, как рулевое колесо прекрасно обходится без водителя, затем зажмурился и потряс головой. Машина тут же остановилась. От неожиданности я вздрогнул и снова вытаращился в ночь. Грузовик возобновил движение.

«А вот это уже похоже на вполне определенное место, не правда ли?», – спросил голос у меня в голове. Я сосредоточился и обнаружил наблюдателя, должно быть засунутого туда во время короткого беспамятства, после событий в клубе, где я… Впрочем воспоминания причиняют боль. Не стоит терзаться.

– А ну убирайся оттуда! – приказал я.

Наблюдатель послушно вышел из моей головы и уселся рядом с видом заправского гида.

– Итак, уважаемые туристы, мы въезжаем в столицу нашего замечательного во всех отношениях государства. Здесь можно удачной сделкой за день сколотить немыслимое состояние, либо впасть в нищету, приблизиться к абсолютной власти, или опуститься до дна рабства; сегодня вы приносите щедрые жертвы одному богу, а завтра попадете на алтарь другому божеству. Вы жили когда-нибудь в роскошных дворцах, прозябали в жалких лачугах? Нью-Вавилон – город небывалых возможностей! Город, где перемешивается добро со злом, безумие с мудростью, оппозиция с правительством, аскетизм с гнуснейшим развратом, царственная роскошь с потрясающей нищетой.

– Заткнись, да? – не выдержал я.

– Как скажешь.

Машина дернулась.

– Что случилось? Почему мы остановились?

– Смотри!

Дорогу пересекала украшенная спелыми виноградными лозами колесница Вакха. Пестрые ленты уныло повисли, пьяные сатиры вповалку спят с козлоногими женщинами. В беспорядке валяются жезлы и венки из роз. Зевающий сатир меланхолично ублажает флейтой стонущую менаду.

– Классно отдохнули, должно быть, – с неприкрытой завистью произносит Наблюдатель.

Я собирался ответить, уж не знаю, правда, что, наверняка какую-нибудь банальность, но тут на дорогу вышел труп. Причем самый настоящий, со сквозной дырой в груди, одна рука с плечом отсутствует полностью, а уцелевшей мертвяк, значит, тычет и говорит:

– Я предвещал, но вы глухи. От момента, когда над потрескавшейся ледяной поверхностью кометы впервые зашла далекая россыпь огоньков Солнечной системы, уж прошло более месяца. Скоро грядет конец всему! На долю же тех, кто выживет, выпадут бессонные ночи, наполненные осязаемыми кошмарами, намыленные веревки, бритвы, распахнутые окна верхних этажей или пожизненное заключение в давящей тишине посреди разбитого ландшафта.

– Какой проницательный труп, – заметил я. – Поехали!

Под колесами противно чавкнуло, кабину тряхнуло. Наблюдатель хихикнул, обнажив острые белые зубы. Мы въезжали в пригород, где ветхие хибары и стальные жалюзи на витринах магазинов. Обдирая борта, грузовик ухитрился втиснуться в узкий проулок, пока сколоченный из досок различной длины забор, не перегородил дальнейший путь. А далеко позади труп с трудом поднялся, внутри его булькало и хрипело, черными сгустками изо рта хлынула сукровица. Погрозив вослед уехавшей машине, он побрел в ночь.

Ну а мы вылезли наружу, и грузовик растекся коричневой лужей. Я перевел дух.

– Кошмар какой-то, что я здесь делаю?

Наблюдатель удивленно воззрился: