Delirium?

– Так ты тоже был узником темницы? – только и смог вымолвить пораженный Синг. – Значит, все было изначально подстроено? Но… зачем?

Невесело усмехнувшись, плешивый отставил стакан и щелкнул каким-то тумблером на панели стола. Позади него ширма отъехала в сторону, продемонстрировав уходящую вглубь вереницу подвешенных на крючьях и обмотанных липкой лентой, чтоб не развалились, скелетов.

– Если это игра, то, заметь, чрезвычайно жестокая, как ты уже мог убедиться, реально смертельная, и абсолютно недоступная моему пониманию. Давай же, не медли, тут еще много места заготовлено, хватит и для меня, и тебя, и многих тех, что придут после. Кстати, запасы скотча ты найдешь в нижнем ящике стола, а стремянка… извини, стремянка сломалась подо мной – придется изобретать что-то походу дела. Господи! Как я устал пить эту гадость, что отфильтровывается из клоаки, занимающей подвалы, контролировать подачу по трубам помоев охране, дабы та не взбунтовалась, регистрировать постоянно прибывающих узников, чинить вентиляторы и подмазывать кладку, выращивать в колбах новых уродов, чтобы обезопасить себя, случись что. Еда, я так хочу нормальной, человеческой пищи, а не то, что поступает к нам снаружи, и что мы потом перерабатываем, пускаем в замкнутый цикл. Но нет, отсюда нет выхода, кроме как ногами вперед, и то, твое тело навечно останется здесь, послужит кормом или удобрением, строительным материалом либо грозным напоминанием следующим поколениям заточенных. Как-то раз мне удалось выломать несколько камней из стены, что по моему разумению являлась внешней. Расширив достаточно проем, я, трепеща, выглянул наружу… И что же? Чтобы увидать там себя, со спины, заглядывающего в дыру.

Парадокс. Каземат проглатывает все, но не выпускает ничего. Мы – все здесь заключенные. Интересно, квинтэссенцией чего в том мире является Каземат здесь? Неужели, это и есть хищник? Впрочем, ежели расхотелось быстро убивать, присаживайся Синг, нам есть о чем поговорить напоследок, прежде чем ты все-таки задушишь меня.

* * *

Рассказ верховного надзирателя.

Об этом не перешептывались тайком после занятий, не судачили дома и во дворах, где собирались группки сверстников, просто все знали, что однажды он наступит, этот великий день, день на пути взросления, юношеского испытания, вступления в новую полноценную жизнь. Все знали и прилежно готовились когда-нибудь порвать липкие путы детского скудоумия и недоразвитости, шагнуть к свету. Никто не знал, что будет больно. А случилось это так.

Просто наставник однажды позвал нас в подвал академии, где уже, зажженные снующими туда-сюда подмастерьями, сотни масляных ламп освещали сточные воды, лениво лизавшие белоснежные мраморные плиты спуска. Нам приказали раздеться до набедренных повязок и раздали кинжалы. Такой вот простенький незатейливый кинжальчик, лезвие едва ли с ладонь длинной, но с глубоким вырезом для стока крови, и единственным крупным аметистом, вделанным в металлическую рукоятку, получил и я.

Там, внизу, отделенные подводным туннелем, угнездились «похитители девственниц», есть только одна возможность незаметно проникнуть внутрь и нанести упреждающий удар, а именно: прямо здесь и сейчас. И сия дорога лежит перед нами.

С первого раза мне не удалось нырнуть достаточно глубоко, да и не хватило дыхания, держась одной рукой за камень, я поднимался к поверхности, когда, стремительно шедшее вниз тело одноклассника, ударило меня, швырнуло, обдирая о шероховатую стену бассейна. Но мне удалось вынырнуть, и вновь, набрав полную грудь воздуха, уйти на дно. Только в этот раз, презрев страх и отвращение, я держал глаза открытыми, и вода была не настолько мутная, что мне удалось разглядеть зияющую в скале вертикальную расщелину.

Вниз, вперед, и снова вверх, я поднимался за спиной товарища, а где-то впереди ждала неизвестность.

Я никогда не был силен в беге, упражнениях по задерживанию дыхания, воздух давно кончился, в голове начал свой смертельный отсчет тяжелый метроном. Вот тогда я отчетливо осознал сейчас, не смотря ни на что, открою рот, чтобы судорожно глотнуть полные легкие воды и останусь тут навсегда. В этот последний миг я и всплыл.

Это был зал темный, но огромный настолько, что я и в полумраке ощутил его величественную необъятность. С потолка спускались лапы лишайника, повсюду гулко хлюпало, орало, мечась эхом по костяным невидимыми сводами, булькало, текло, где-то с шумом выливалось и втягивалось, и над всем этим царил непередаваемый запах. Это была Клоака.

И там давно уже шел бой. Разобраться в происходившем практически не представлялось возможным. Противник был безоружен, но быстр, силен, и одновременно какой-то аморфный, бескостный что ли, но именно он и являлся нашим испытанием, и еще – нас вела в бой благородная ярость.

Меня толкало, вертело, несколько раз брызгала кровь и окатывала теплая жижа, я наносил удары в возникающих из мрака врагов, и тут же проваливался в бездны, то взбирался на крошечные островки режущих пятки камней, чтобы отдышаться. Глубина менялась хаотично, так же, как рознились появлявшиеся и пропадавшие всполохи света и воцарявшийся мрак.

А потом раздался удар гонга и циклопическая крыша начала приподниматься.

– Она открывается! – пробежал чужой благоговейный шепоток с присвистом.

И она действительно раскрылась точно посередине всей своей доселе невидимой длины, поднялась на огромных истекающих ручьями мазута поршнях, так что стали видны по пояс окаймлявшие борта наставники, на Клоаку пал водопад света, так, что я почти ослеп.

Лучи еще более яркого сияния принялись вытягивать ввысь из трясины юношей, пока жалкие ее обитатели, скуля, жались по углам и норам. Глядя на то, как величественно плывут фигурки сверстников, я испытывал радость, облегчение и гордость, предвкушая, как спасительный свет вот-вот вознесет и меня, подымет над мразью и вонью прошлого.

Вместо этого из моей руки ввысь уплыл лишь один кинжал.

– Испытание выдержали все, оставшиеся в живых, – торжественно провозглашено было сверху, – но выбранные наугад, по пять учеников с группы должны остаться, чтобы пополнить поредевшее население болота! – продолжал трубный голос, а потом…

Потом крыша над Клоакой стала так же медленно опускаться, породив такой коллективный мучительный стон, что мои расслабленные мышцы свело жуткой судорогой безысходности. Безысходности и в какой-то мере ощущением свершившегося предательства, хотя разумом я понимал, что это не так, и глас пусть жесток, но, безусловно, прав.

Вода начала с урчанием прибывать, твари заметались, но пока оставался просвет, я успел увидать, как над поверхностью разверзшейся гробницы в сердце пучины сточных вод взмыла роскошная полногрудая женщина в черной стекающей струями хламиде, с головой коровы и длинными прямыми рогами. Тогда я не понял, свидетелем чего стал, но явственно ощутил токи напряжения, засочившиеся между ней и теми, наверху (я уже мысленно не считал их своими наставниками, стремительно дистанцируясь отчего-то), а потом в кровавом хлопке тело священной Коровы разлетелось в клочья, крышка захлопнулась и наступила кромешная тьма…

Я не утонул. Не знаю, сколько прошло времени, но когда зрение стало возвращаться, я разглядел ближайшую ко мне тварь, и с удивлением понял, что это такой же человек, как и я сам, только с более белой, дряблой и одутловатой от постоянного пребывания в воде кожей. Глаза его были немного увеличены и потусторонне зелены, а когда я заметил стайку пузырьков, поднимавшихся из его жабр на шее, то с еще большим изумлением осознал, что так же могу дышать!

И еще. Источник освещения. Почти под самым потолком, вдоль одной из стен располагался ряд прямоугольных отверстий, забранных редкой решеткой, и многие новоприбывший, в том числе и я, устремились туда вплавь. Жалобно скуля от страха и отчаянья, начали они, плывшие во главе, с трудом, но протискиваться меж поросших бурым мхом прутьев. Но лучики надежды, шедшие снаружи, обернулись звенящими лучами смерти, и вокруг меня запрыгали ошметки горячего мяса. Это был конец. Я больше не принадлежал тому миру.