Страница 96 из 217
Цватпахи, а это были они, не понимали юмора Отца и не выказывали ровным счетом никаких эмоций в ответ на его выходки, а может, просто их умело скрывали. Отец пытался пародировать их, орать, петь непристойности и материться. Он гримасничал, ходил на ушах, цватпахи же не умаляли своего интереса к происходящему, но никоим образом не заводились от такого чванства. Отец плюнул и на это. Кривлянием их не пронять, это ясно. Он старался дать им понять, что нуждается в одежде, на что они весело помахивали своими куцыми хвостами, расположенными у самой земли, чем показывали свое несогласие. Отец пытался объяснить им, что он не козел и что листья жевать дни напролет не согласен. Они его не понимали и замирали в смиренной позе в ступоре.
–Как с вами тяжело.– Говаривал Отец, когда сталкивался с очередным ступором и маскированным за ним непониманием.– Ничегошеньки вы не понимаете, пингвины…
Отец пытался жестами показать цватпахам куда он с превеликим удовольствием бы засунул им червей, которых ему подносили на трапезу, но они это разумели превратно, решив, что Отец желает на них озорным способом посидеть. Отец отказался от их участия. Цватпахи так и не решили, нравятся пленнику черви или нет, однако с очевидной регулярностью их приносили.
–Вы что жрете их или мне просто кажется?– Однажды возмутился Отец, сопровождая изреченное оживленной жестикуляцией.
Пингвин, принесший ему живую пищу, понял Отца с потрясающей гастрономической точностью и склевал полчашки червей, при этом у него задрожал хвост от переполнивших его чувств.
–Ну ты, чума, даешь.– Охнул от удивления Отец, но поедать червей отказался.
Черви– полбеды. Одну трапезу из многих он мог пропустить без видимых для себя неудобств, тем более что пищу ему приносили чаще, чем Отец успевал проголодаться. Его беспокоили стеклянные глазки камер, висевших в углах комнатки под потолком. Отец пытался их достать и свернуть им бока, но не доставал, а посему находился под неусыпным контролем со стороны цватпахов. От скуки он иногда вскакивал с циновки и непристойно им жестикулировал, но его ментальные атаки игнорировались. Его озлобляла циновка, которую он не мог порвать, она была жесткая, колючая и прочная. Ему не были по нраву серые стены и пол. В комнате не было жарко и не было холодно. Правда после изрядных прыжков перед камерами у Отца на лбу появлялась испарина, и казалось, что стало теплее. Или после долгого бездействия у него начинала ныть спина и затекать ноги, Отцу начинало казаться, что в комнате похолодало. Его бесило, что его не понимают, что не с кем поговорить и прочистить кости этим несносным зазнайкам и чистюлям пингвинам. Его бесило, что цватпахи кувыркаются. Сначала Отец удивился, как эти жирные черно-белые существа передвигаются, затем его это стало смешить, теперь же он их ненавидел. Цватпахам природа подарила очень коротенькие ножки, которые заканчивались рудиментарными ластами. Ноги были так коротки, что куцый хвост, который здесь же брал начало, волочился по полу. Даже при неуемном желании цватпахи не могли бы расхаживать, как это делают их земные двойники. Эволюция пошла по другому пути. Она заставила цватпахов группироваться в калачик, подгибая голову к хвосту, прижимая плотно короткие крылья к жирным лоснящимся бокам и кувырками перемещаться, что делают они очень грациозно, точно и быстро. Отец ни разу не видел, чтобы цватпах не вписался бы в поворот или врезался в стену, хотя был бы этому очень рад. Этот способ передвижения его очень расстраивал. Ввиду такого необычного движения, цватпахи не носили одежд, и посему выглядели очень однообразно, словно монашки в армии.
Ростом цватпахи похвастаться не могли, коль скоро были немногим выше земных императорских пингвинов, но отличались друг от друга размерами талий, конфигурацией белых пятен на груди, которые выглядели словно манишки на трубочисте, да формой клювов. Сначала Отец и не пытался их различать, но позже начал. Пингвина, который отводил Отца на занятия, узник величал Слесарем, поскольку тот имел вид лихой и глупый, как у подчиненного. Тот самый цватпах, который волочился у него за спиной во время прогулок, был Сусликом, за его очень скромную вегетативную массу и за выражения его мордочки, которой не была ведома мудрость. Тот цватпах, который находился ближе всего к Отцу во время обследования, был назван Козлом, за его небольшой хохолок из перьев, торчащий под клювом. Другие цватпахи, которые сидели за мониторами и приборами во время исследований, были названы Духами за их отчужденность и неприветливость. Тот цватпах, который старался подражать словам Отца, пытаясь понять и без того сложный Русский язык (а в случае с Отцом язык становился еще неприступнее ввиду перегруженности фразеологизмами и лексикой средней Русской полосы, не всегда корректной, но всегда богатой), наш странник именовал Писарем Чумичкой за его проникновенный взгляд и готовность что-то записывать в маленькой записной книжке. Пингвин, который был крупнее всех, именовался Бык, а иногда Бык Фанерный. Назван он был так не за заслуги перед Отечеством, но за скверный нрав, поскольку тот нет-нет порыкивал на остальных, да за особую неторопливость, отличительный признак начальства. Был еще Нетроньгад, который цеплял на Отца различные электроды и датчики на липкой основе, а в конце обследования грубо срывал их, оставляя на теле маленькие залысинки, как неизбежный результат бесцеремонной механической эпиляции. Было еще много цватпахов, которым Отец скоропалительно давал новые имена, и приводить их здесь было бы очень нескромно.
Отец стал для себя замечать, что пингвины стали к нему относиться более благосклонно, чем в начале их знакомства. Некоторые выходки Отца, которые бы на Земле показались неуместными, цватпахами были расценены как поведенческие особенности ксеноорганизма. За все время пребывания на этой планете Отец оказался не заразным (земная микрофлора оказалась не вирулентной для цватпахов), не ядовитым, умеренно агрессивным, поскольку никого до сих пор не убил и не покалечил, если не считать отдельных пинков и тычков, чуть склочным, но в общем терпимым. Почуяв относительную безопасность непрошеного гостя, к нему перестали применяться силовые методы как раньше.
После посадки на планету и захвата, Отец находился в фиксирующих ремнях оглушенный газом, вследствие чего не мог громко материться и лягаться. Затем вязки постепенно ослабляли, чуть позже их сняли вовсе, оставив Отца на ошейнике с двумя поводьями, а, некоторое время спустя, отказались и от него. Отец был этому нескончаемо рад, поскольку находиться в положении дикого зверя ему не нравилось, оставались еще некоторые неудобства, как, скажем, убранство в его комнате, отсутствие кровати, телевизора и других мелочей. С этим Отец был согласен некоторое время мириться, чтобы затем сторицей обязать цватпахов возместить все причиненные неприятности.
Отца водили на исследования, снимали с него энцефалограммы, кардиограммы, правда, в непривычных для Отца анатомических областях. Эти процедуры нисколько не принижали его достоинства даже по земным меркам, а по сему Отец не возражал против этих малоинвазивных манипуляций. Но когда дело касалось соскобов кожи и щечного эпителия, пункционных биопсий, Отец реагировал грубо и не выбирал выражений. Особенно его оскорбили цватпахи, когда сбрили всю его растительность. Сразу после этого походка Отца изменилась и руки приходилось держать подальше от боков, дабы не было больно в подмышках. О лысине Отец даже и не вспоминал.
Он плохо представлял правила поведения при первом контакте с внеземными цивилизациями, и по этому решил придерживаться норм поведения, которые сам считал целесообразными. Наверное, Дэксаметазон бы охнул, увидев первый контакт Отца, когда тот, не успев вылезти из спасательного шлюпа после посадки, раскидал несколько мирных цватпахов, пришедших посмотреть на приземление неизвестного болида. Звездный странник пытался скинуть с себя металлическую кожу– скафандр, а затем старался на себя нацепить генератор иллюзий. Очень многим цватпахам он расшатал нервную систему видом своего разоблачения. Для этой расы одежда была неведома и вид страшного чудища, снимающего кожу, для многих оказался невыносимым.