Страница 109 из 217
–И что вы с ними делаете?– Спросил Отец. Он ожидал услышать, что они становятся изгоями, или что их убивают еще в яйце.
–Ничто не делаем. Они такие же, как и я цватпахи. Просто они не могут быть полноценными членами некоторых форумов. Но мы-то их видим и понимаем. Они являются полноценной ячейкой общества. Так же учатся, работают. Их мозг является членом нашего информационного поля, просто такой цватпах не видит поля. Вот и вся разница. И никто их не убивает. Их, правда становится все меньше, но они есть.
–Ну и Бог с ними. Скажи мне дорогой. Вы то сами со своей установкой разобрались?– Отец ткнул пальцем в небо.
–Нет.
–Почему.
–Мы о теории поля мало знаем, а тут дело все полях. Ставим эксперименты, не такие масштабные, правда, но достаточно информативные. Но пока мы мало приблизились к разгадке.
–А почему вы только один раз пустили снаряд.
–Какой еще снаряд?– Удивился Цибуля.
–Ну, ты же сам мне говорил, что кусок льда пустили.– Отец лежал на спине и делал вид, что этот его разговор его мало волнует.
–Ах, ты про это…– Вздохнул Цибуля.– Была причина. Установка находилась в двухстах тысячах километров от Цватпы, лед мы пустили в сторону от планеты, во внешний космос. Кусок исчез через пятьдесят тысяч километров от установки. Буквально в это же время на линии транспортировки произошел взрыв в ста пятидесяти тысячах километров от поверхности планеты около мегатонны в тротиловом эквиваленте. Стало ясно, что взрыв вызван установкой. Кусок льда исчез через пятьдесят тысяч километров от установки и взрыв произошел, не доходя пятидесяти тысяч до установки на одной линии в одно и то же мгновение.
–Интересно,– Отец привстал на локте, пристально разглядывая Цибулю.– Тут надо будет разбираться. Слушай, мегатонна это же очень много.
Цибуля фыркнул и отвернулся, словно говоря: не то слово много.
–А как же установка не разрушилась?
–Нет, ее тряхнуло-то хорошо, но и пятьдесят тысяч верст– тоже не близко.
–Твоя правда.– Согласился Отец.
Солнышко садилось. Длинные тени далеких гор и деревьев лениво ползли на восток, стараясь поглотить все светлое вокруг. И без того смиренное озеро приобрело исключительную зеркальность и стало походить на огромный правильный круг расплавленного стекла. Безоблачное небо приобрело багряный оттенок, словно распухшие от ночного бдения глаза. Всюду царило безветрие и молчание, не нарушаемое даже несмелым всплеском волны. Кое-где стали появляться несмелые точки далеких звезд. Дневное светило уводило с собой за горизонт полуденный зной, оставляя вместо себя блаженную вечернюю прохладу, которой суждено было остаться здесь до утра. Цветки, будто прощаясь, стыдливо прикрывались своими лепестками и готовились ко сну. Пичуги смолкли, оставив до следующего дня свою веселую возню в кронах деревьев. На востоке сгущались краски, у самого горизонта край неба приобрел пронзительный фиолетовый цвет, который ближе к зениту переходил в синий, а затем и в голубой. Вот и не видно уже солнца, только алые всполохи указывали на колыбель дневного светила в горной расщелине. Звезды на чернеющем небосводе слились в созвездия. Здесь, как и на Земле, виднелся край галактики в виде млечного пути. Где-то там, за пеленой космической россыпи звезд, туманностей и черных дыр, крутится вокруг красного солнышка, которому суждено светить еще шесть миллиардов лет, родная Земля. Ее отсюда не видно, не разглядеть и Солнца и даже сектора галактики, откуда родом человек, только жива любовь, которая становится сильнее прямо пропорционально квадрату расстояния. Как удивительно жить напротив галактики, теперь очень странно жить напротив Земли. Когда Отец был на Плутоне или на Луне, такого странного ощущения не было. Он всегда видел Землю. Над Луной она была синяя, огромная и прекрасная. Над Плутоном Земля светилась тусклой точкой, которую и можно было только с трудом разглядеть. А здесь не было видно ни ее, ни Солнца, ни системы, ни, даже, сектора галактики. Отец поднял взгляд на небо, стараясь найти старую знакомую– Большую Медведицу. Но, конечно, ее здесь быть не могло. Она была там, где гуляет Рональдино, где будет еще бегать маленький сорванец с веснушками на носу, как у мамы, где есть старый парк на берегу удивительной реки, бегущей невдалеке от Уральских гор. Скоро мы встретимся вновь, подумал Отец, и это будет здорово. Я скажу тебе: привет, Большой Звездный Медведь, а ты помашешь мне лапой, а потом мы пойдем с тобой гулять. Ты проводишь меня до леса, где я остановлюсь и расскажу тебе удивительную историю, как я жил без тебя. А потом мы будем смотреть друг на друга и молчать. Мы будем удивленно смотреть друг на друга и махать лапами, желая друг другу счастья. А потом я пожелаю счастья твоему медвежонку– Малой Медведице, которая давным-давно забежал вперед тебя на шесть твоих корпусов. И тогда все будет хорошо.
–Ну, Цибуля, по коням.– Сказал продрогший Отец, поднимаясь с прохладного песка.
Гусиная кожа покрывала уже все его тело и стали постукивать зубы. Цватпах, сидевший рядом молча, не нарушая сантиментов своего соседа, встрепенулся и двинулся вслед за Отцом по уже черной алее пахнувшей хвоей.
–Какать скажете, вашебродь.– Крикнул цватпах кувыркаясь.
Спать. Блаженный сон, сдобренный седативной дозой из фляжки, наступил быстро. Отец, стоило ему коснуться головой о циновку, свернутую на манер подушки, провалился в грезы. Ему снилось что-то чудесное и красивое, как курица гриль или апельсин. Отец спал и спал. Он улыбался во сне и кого-то звал, при этом сладко щурясь и посапывая. Спали и цватпахи, утомленные ожиданием, спали маленькие наследники величия планеты, свернувшись в калачики подле своих мам. Все на свете спали.
Утром, освежившись в ручье у дальней комнаты, Отец бодрым шагом следовал в лабораторию, в которой толпились цватпахи. Они хлопками крыльев приветствовали звездного странника, который скромно махнул им рукой:
–Вольно. Прошу всех садиться.– Сказал Отец и окинул взором собравшуюся аудиторию.
Садиться им не пришлось, поскольку физиология цватпахов обязывала их находиться в этой позе пожизненно. Пингвины суетились возле приборов, компьютеров. Некоторые что-то записывали в блокнотах, другие колдовали возле реторт и колб. С тумбы в лаборатории, наконец, исчезли ненавистные тома и чертежи, однако, заботливой рукой хозяина– Цибули, в сторонке сиротливо остался стоять макет установки. Пес с ним, пускай стоит, есть не просит.
Отец расположился возле тумбы и надел шлем.
–Басмач,– позвал друга Отец, приложив ладони ко рту.– Басма, зверюга, где ты?
Ответа не было. Отец прошелся меж деревьев, осмотрел полянку с маленьким столиком на гнутых ножках, на всякий случай заглянул в гамак. Виртуального хозяина Эдема не было нигде. Отец заглянул в бетаку, там давно уже никто не бывал. Заправленная пустующая кровать сиротливо ждала веселья. Басмача не было.
–Грузин, явись!– Молвил Отец. Видимо, я его обидел чем-то, подумал Отец.– Басмач, ты, друг, меня извини, если я тебя обидел. Я не со зла, ты же знаешь.
Басмача нигде не было.
–Слушай, я же извинился, чего же еще тебе надо? Мне правда жаль, если я тебя обидел. Не вру. На бабушку ставлю.– Отец щелкнул по зубу ногтем для пущей убедительности.
–Чтоб больше такого не было, понял?– Голос Басмача раздавался снаружи бетаку.
Отец радостный выскочил из храма плотской любви. Басмач сидел на корточках к нему спиной и был весь мокрый, словно только что вышел из воды. По спине текли капли воды, волосы сбились в сосульки, с которых капала вода. Отец приблизился к своему другу. Басмач, сидя на корточках, разбирал сети, которые некогда Отец привязывал к ивовому пруту, утопленному в речке. В сети дергались два судака, три щуки, несколько гибридных жирных карасей с серебряными сверкающими боками и целая тысяча другой мелкой рыбешки. Мне он столько рыбы никогда не давал, подумал Отец. Вот же зараза такая. Нашел ведь предлог, типа его не было потому, что он снимал сеть, извинений ждал. Ради интереса спросить, где его носило? Он однозначно скажет, что распутывал сеть, которую замотало в прибрежных камышах.