Дети богини Кали

Саймон как всегда внимательно слушал её.

–На следующем туре будут более сильные соперницы, и я боюсь не устоять против них… Я почти уверена, что на этот раз не стану лучшей… Понимаешь?

– Ну и что? В этом нет никакой трагедии… Хотя бы попробуешь свои силы…

Онки повернулась к нему с таким холодным режущим взглядом, что он сразу понял: говорить этого не следовало…

– Ничего ты не смыслишь! – Онки сжала кулаки, – Я этого просто не вынесу… Для меня не быть первой – это позор! Надо придумать какой-нибудь предлог, чтобы не участвовать в следующем туре…

– По-моему страх куда позорнее поражения, – заметил Саймон.

Онки снова взглянула на него со сталью в глазах.

– Но так я хотя бы смогу думать про себя, что я победила бы, если бы участвовала…

– Твоё тщеславие порой граничит с глупостью, – отчеканил он, отворачиваясь. – Страх – это уже поражение. Ты можешь сколько угодно тешить себя иллюзиями, но от этого не станешь более сильным игроком.

Онки сделала вид, что не услышала этих слов, такое за нею водилось, она намеренно оставляла без комментариев все реплики Саймона, хотя бы отдаленно напоминающие советы, дабы показать ему, что для неё поучения маленького мальчика совершенно ничего не стоят.

Оттолкнувшись от ветки руками, она легко спрыгнула на землю.

Саймон грустно смотрел ей вслед. И зачем он только простил эту упрямую воображалу? Он ведь клялся самому себе никогда больше не разговаривать с нею, застав их с полуодетым Малколмом в гараже…

Ему снова вспомнился день, когда Онки выпрашивала у него прощение. Началось с того, что она в очередной раз вступилась за Фича. За него постоянно приходилось вступаться – над ним не издевались, кажется, только ленивые…

Онки разогнала недоброжелательно настроенную компанию, на сей раз ей потребовалось пустить в ход кулаки и даже пришлось получить несколько ссадин – в качестве награды за свой «подвиг» она попросила Саймона поговорить с нею наедине. Он не хотел соглашаться, но Фич робко заметил ему, что они очень обязаны Онки, и посоветовал всё-таки внять её просьбе. И мальчику пришлось сдаться.

Сначала разговора не получалось, они злились друг на друга, каждый норовил съязвить побольнее, и Саймон сказал, что простит Онки только тогда, когда она порежет себе руки канцелярским ножом. Он не думал, что она это сделает, он обиделся и играл с ней в злую игру, но Онки взяла злополучный нож и полоснула себя несколько раз… Он и сейчас помнил, как ярко зажглись на светлой коже красные нити порезов. Она сжала руку в кулак, но с него все равно капала кровь. А потом она сказала, глядя ему прямо в глаза:

– Когда ты вырастешь, я поцелую тебя, Саймон Сайгон.

Это прозвучало в тот миг почти как угроза, ничуточки не ласково, скорее упрямо и хмуро, но это была самая приятная угроза из всех, какие только могут быть на свете, Саймон почувствовал, как мурашки побежали у него по позвоночнику, а жар прихлынул к лицу. И он простил её.

Вскоре после этого разговора Онки и Саймон снова поссорились, и на этот раз тоже совершенно по-взрослому – на разрыв.

Вышло всё как раз из-за поцелуев.

Саймону предложили играть в школьном спектакле. По сценарию девочка, исполняющая главную роль благородной разбойницы, в финале должна была слегка чмокнуть его в щеку, намекнуть зрителю на зарождающиеся чувства – Саймону доверили играть прекрасного Принца – и Онки, узнав об этом, неожиданно пришла в ярость:

– Неужели ты согласился?! Вот уж не ожидала от тебя. Ради какого-то дурацкого спектакля ты способен разрешить целовать себя неведомо кому!?

– Ну…ведь это же искусство. Просто дружеский поцелуй… И она не неведомо кто, я знаю Дейзи давно, мы с ней в одном классе…

– "Дружеский поцелуй!" – недобро передразнила Онки, – как же… Мы с тобой тоже, вроде, друзья, но что-то не очень ты подставляешь мне щечки для поцелуев!

– Ну…хочешь… поцелуй, – пробормотал Саймон быстро и покраснел.

– Не шутишь? – спросила она, как будто немного испугавшись.

– Нет…

С колотящимся сердцем Онки склонилась к нему и несколько раз осторожно потрогала сомкнутыми губами нежную щечку мальчика будто ароматный персик перед тем как надкусить…

Он даже зажмурился от удовольствия.

– Я не хочу, чтобы кто-то еще целовал тебя, – жестко заключила Онки, выпрямившись рывком.

Саймон взглянул на неё с лёгкой досадой за внезапно прерванное блаженство.

– Я запрещаю тебе участвовать в этой дурацкой пошлой постановке. Ясно?

– По какому праву? – удивился Саймон, – я же не твоя собственность?

– Пока да, но ты должен учиться подчиняться. Потом, когда мы вырастем, и ты станешь моим мужем, я буду главой нашей семьи, и ты будешь обязан во всем слушаться меня. Потому что я – женщина. Так принято в нашем обществе. И это – хорошо. Это – правильно…

Ощутив на себе напряженный пристальный взгляд его больших серьезных глаз, Онки воодушевилась и продолжала:

– Ты будешь носить мою фамилию… Саймон Сакайо, как тебе, нравится?

– Нет! – отважно заявил он, и хорошенькие губки его гневно задрожали, – На таких условиях – подавись ты своей фамилией! Я свободный человек, я буду играть в школьном спектакле, если захочу, и никогда – слышишь! – никогда не стану твоим мужем!

Он произнёс это громко, выразительно, точно в лицо плюнул, развернулся и побежал прочь, чувствуя, как щекочет в носу, как глаза заливают бессильные слезы гнева, обиды и какой-то новой болезненной нежной тоски.

–

Незадолго до начала каникул наставник попросил Малколма задержаться после занятий. Юношу это нисколько не встревожило – за последние несколько месяцев он так привык к нагоняям и замечаниям, что они перестали нарушать его эмоциональное равновесие.

– Сегодня мы с вами идем к госпоже Крис. Нам назначено на три часа, – объявил наставник, едва Малколм успел притворить за собой дверь кабинета.

– Зачем? – у юноши радостно встрепенулось сердце.

"Неужели они решили вернуть мне Сэмми!?"

Это было первое, о чем он подумал.

– Я не знаю. Она сама мне позвонила, и попросила проводить тебя в её кабинет, – наставник поднялся, поправил галстук, – идем скорее, а то опоздаем, только прошу тебя, ради Всеблагой, рубашку застегни под горло… Иначе стыдно с тобой по административному корпусу идти…

Директрисса сидела за столом в своем просторном кабинете, перебирая бумаги. Звук открывающейся двери заставил её поднять голову.

– Добрый день, Малколм. Садись, пожалуйста, – она указала юноше на удобный мягкий стул для посетителей, стоящий напротив директорского кресла по другую сторону широкого стола.

– Добрый день, – ответил юноша не без робости, обстановка кабинета, роскошная и вместе с тем аскетичная (всё очень изящно и дорого, но ничего лишнего) располагала к более смиренному поведению, чем помпезный ковровый зал.

– Садись же, чего ты ждешь? Не стой передо мной навытяжку, ты не девчонка, армия тебе не грозит… – директрисса слегка улыбнулась собственной шутке и, отложив бумаги, сомкнула руки в замок перед собою на столе, – располагайся поудобнее…

И вот тут Малколм по-настоящему насторожился. Еще никогда с ним не разговаривали до такой степени любезно, почти как с равным – после скандальной истории с «принятием позора» он сжился с постоянным ожиданием от представителей местной власти одних лишь взысканий, порой совершенно обоснованных, но иногда и напрасных.

– На мою электронную почту пришел запрос от крупного рекламного агентства «РичЧиф». Они хотят заключить с тобой контракт.