Кабак

*

Начальные классы я проскочил на едином дыхании, так как продолжал много читать и числился чуть ли не вундеркиндом. Потом дело пошло потуже, но классу к шестому у меня уже появились навыки бездельника, умеющего изобразить бурную деятельность. К тому же выручала подаренная родителями к дню рождения двенадцатитомная «Детская энциклопедия». Этому, по моему глубочайшему убеждению, уникальному и незаменимому изданию, я обязан всем своим школьным псевдоуспехам.

С гуманитарными и общественными предметами у меня проблем не было, а как только нужно было подготовиться по физике, химии или другим точным предметам, я открывал соответствующую главу энциклопедии, заучивал ее как стихотворение, а затем оттарабанивал на уроке. Получал свою законную «пятерку», вместе с ней непременные комплименты по поводу особо глубоких знаний, и исчезал из класса до следующего раза. Дело в том, что я превратился в штатного общественника и законных поводов улизнуть с уроков у меня было более, чем достаточно. Поначалу я стремительно поднимался к вершинам пионерской номенклатуры, потом стал комсомольским вожаком. Даже уезжая летом в пионерский лагерь, оставался эдаким маленьким функционером. Воспитатели и пионервожатые опытным педагогическим взглядом мгновенно определяли во мне номенклатуру, и уже к вечеру первого дня я непременно был «избран», а проще говоря, назначен председателем чегонибудь – отряда или дружины, что даже в те сопливые годы сулило всяческие привилегии и относительную свободу. Блядский строй всегда умел позаботиться о своих приспешниках, оставляя для них теплые местечки у кормушки и не давая в обиду.

В своей жизни я настолько ничего не добился, что уже давно могу позволить роскошь судить о себе объективно. Так вот, к чести своей скажу, что мой карьеризм ни в коей мере не отражался на сверстниках. Я никогда не был стукачом, охотно давал списывать диктанты и изложения, прилично играл в футбол. Походив несколько лет в секцию бокса (исключительно из соображений собственной безопасности, ибо до занятий боксом меня не бил только ленивый), был не лишним в коллективной драке. Ну, а по части завернуть взрослым какуюнибудь поганку и вовсе слыл непревзойденным специалистом, поскольку если не умом, то уж, во всяком случае, смекалкой обделен не был и гадости творил исключительно обдуманно и планомерно.

*

Не знаю, как теперь, а в те годы в школах была должность завуча по воспитательной работе. В нашей школе эту должность занимала учительница физики Тамара Владимировна Гойда. Придя однажды вечером к нам домой (я тогда уже в классе девятом учился), она делилась с моими родителями:

– Я не могу понять вашего сына. Он – мой неразгаданный педагогический ребус, – высказалась она несколько вычурно и пояснила: – Ваш Игорь ведет огромную общественную работу, недавно стал комсоргом школы, капитаном команды КВН. Мы в школе создали из учеников совет справедливости. Я лично рекомендовала Игоря председателем этого совета. Както неделю назад было заседание совета. Разбирали очень сложный дисциплинарный случай. Я восхищалась Игорем, настолько точно и справедливо он все разобрал. А через час увидела, как он на заднем дворе бьет какомуто парню не из нашей школы, извините, морду. Я не понимаю, как это может сочетаться в одном и том же ребенке. А потом – его учеба. Я просто не понимаю, как он учится. Вот по физике, он же вообще, помоему, не представляет лаже элементарной сути этого предмета. А выйдет отвечать, ниже пятерки ничего поставить не могу. Мы, на педсовете, конечно, решили тянуть его на золотую медаль – он комсорг(!), как иначе? Конечно, мы на многое закрываем глаза, лишний раз к доске не вызываем, но как он все это делает – ума не приложу. Очень трудный педагогический случай.

В нашей маленькой квартирке мне и подслушивать не понадобилось этот разговор, а спровадить на улицу «очень трудный педагогический случай» им в голову не пришло. Тамару Владимировну я слушал очень внимательно. Услышав ее охи и ахи, не возгордился собой – непонятым, а лишь утвердился в мысли, что нахожусь на верном пути. И все же – поскользнулся.

*

В нашей школе был свой театр. Не драмкружок, а именно школьный театр. Руководила им бывшая актриса какогото провинциального ТЮЗа Нина Андреевна Максимова. Днем она работала библиотекаршей, а после окончания уроков проводила занятия с юными дарованиями. Маленькая и худенькая словно мальчишкапятиклассник, она, как и все бывшие травести, неудовлетворенные своим малопочтенным амплуа, открыла в себе талант режиссера, с жаром и страстью применяя его в нашей школе. На школьных вечерах непременно показывали сцены из какойнибудь пьесы, иногда мы становились зрителями премьерного спектакля. Вместе с артистами, которым она и до плеча не доставала, Нина Андреевна в вечернем платье выходила в конце спектакля на поклон, трогательная в своем волнении.

В библиотеке я бывал чаще, чем в классе, так что с Ниной Андреевной виделся постоянно. Однажды, когда я, выбрав книги, уже собирался уходить, она меня остановила:

– Игорь, я давно к вам присматриваюсь. Вы знаете, вот уже много лет я мечтаю поставить пьесу о декабристах. Это замечательная драматургия, тонкая и вместе с тем очень трагическая. Но я никак не могла найти актера на роль Пушкина, а она там одна из центральных. Так вот, вы подходите идеально.

Будучи, как и все девятиклассники, нигилистом, я тем не менее оторопел до такой степени, что чуть книги из рук не выронил. Немой вопрос застыл у меня в глазах.

– Вы, вы, и не вздумайте возражать. – Нина Андреевна, с неожиданной для нее цепкостью ухватила меня за рукав и потащила в какойто закуток, где было зеркало. – Ну, посмотрите на свою прическу. Эти кудри! Это же просто пушкинская шевелюра. Немного грима, бакенбарды и вы – вылитый Александр Сергеевич.

Сегодня, глядя на свою гладкую, словно отполированную, лысину, я и сам уже, кажется, не верю, что когдато, в детские и школьные годы, действительно был кудряв. Кудряв до такой степени, что мою дворовую кличку «обезьяна», прочно сменило прозвище «Курчавый». Но играть Пушкина! Это уж чересчур. Однако для Нины Андреевны ее идея превратилась в поистине навязчивую. Однажды она все же уговорила меня «просто загримироваться под Пушкина» и посмотреть на себя ее глазами. И зачем я только согласился?! Знать бы, чем это все обернется, я бы не только руководительницу театра, но и библиотеку, где она работала, за три версты обходил.

Мой слабый жизненный иммунитет рухнул сначала на колени перед этим сказочным болотом под названием «Театр», а потом и вовсе в нем потонул. Я еще барахтался, предаваясь своему любимому развлечению под названием КВН, но уже ноги сами несли меня на репетиции. Я с нетерпением ждал того дивного мгновения, когда моя прыщавая юношеская физиономия превратится в лик того гения, что прославил русскую землю и чьи стихи своей мелодичностью по сей день отличают русский язык от всех языков мира, покоряя и завораживая.

Директорствовал у нас в школе Лев Акимович Розенталь, прозванный нами без особой выдумки «Царь зверей». Боялись его одинаково и ученики, и учителя. По школьным коридорам он не ходил, а проносился как метеор, в пиджаке, всегда накинутом на плечи, очки сдвинуты на лоб, в зубах зажата погасшая папироса. Лев Акимович все видел, от его хозяйского взора не ускользали никакие наши проделки. Провинившегося он самолично хватал за ухо и волочил, что в лесную чащобу, в свой кабинет. Усевшись за царственный стол, молча разжигал папиросу и долго, не произнося ни слова, испепелял проказника взором. Затем тихим голосом, почти шепотом, спрашивал: «Ты зачем, мерзавец, позоришь мою школу?» И сразу, без паузы, швырял в ученика первой попавшейся под руку картонной канцелярской папкой и орал так, что стекла звенели: «Убирайся вон из школы и забери свое личное дело!» Почемуто фраза про личное дело наводила на нас особый ужас. Понятно, что никто из школьников своего личного дела не только в глаза никогда не видел, но даже не представлял, как оно выглядит, это самое «личное дело». Но, помоему, всем нам одинаково представлялось нечто загадочнозловещее. После бешеного крика проходило несколько минут томительного молчания, после чего «Царь зверей» почти что ласково вопрошал: «Ты что, негодяй, в ПТУ хочешь вылететь или сразу в детскую колонию (судя по тону большой разницы между двумя этими заведениями директор не делал)?» Завороженный и подавленный, школьник отрицательно мотал головой, получал вполне мирное напутствие не курить, не баловать и т.д., пятясь, открывал спиной, или чемто пониже дверь и, счастливый, съезжал по перилам лестничного пролета.