Страница 11 из 34
— Эй, криворотые, эй, вислогрудые, я вас спрашиваю, где здешним истокам исток, где матерь всех здешних птиц, где ваш вождь?
И ответили ему женщины селенья:
— Неужто не слыхал ты, чем славен наш вождь Дам Шан? Слава о нем до лесных духов дошла, до горных духов докатилась. Горы и леса полны его славой. Рабов он может иметь ровно столько, сколько пожелает. Нога его не коснется земли — слонов у него ровно столько, сколько надобно ему.
Мэтао Мэсей прошипел:
— Жалкие, презренные людишки, выходит, я для них недостаточно богат и славен. Ну, погодите же!
Подъехал Мэтао Мэсей к селенью. И видит дом, длинный-предлинный, как серебристый звон чудесного гонга. Увидел террасу, такую длинную, что скачущий конь успел бы ноздрями воздух вобрать, прежде чем промчаться мимо. Женщины толкут в ступах рис, далеко разносится звон пестов. Словно огонь, сверкают стальные кхиены — глазам смотреть больно. Шесты из бамбука сгибаются под тяжестью пряжи, которая сушится на солнце. А сколько разных тканей сушится на солнце! Черные, белые, пестрые ткани. Люди едят буйволятину и мясо быка. На стропилах висит столько вяленых туш, что они весь дом затеняют. На помосте стоит столько медных чаш и блюд, что гостю и присесть негде. Одна стенка дома изукрашена искусной резьбой. Лестница шире самой широкой циновки, и если две пары рабов друг другу навстречу понесут на шестах кувшины с вином, они не столкнутся. Поистине это дом могучего и богатого вождя.
Сошел со слона Мэтао Мэсей, поднялся на террасу — сваи семь раз покачнулись; вошел он в дом, выпятив грудь, снял островерхую шапку и сел. От страха громко заплакали дети, захлебнулись слезами: селенье наполнилось воем и криком.
Слуги вскричали:
— О госпожа! К нам нагрянули гости! Старший посреди дома сидит, молчит, ждет, затаив злобу. То ли они бихи, у которых ожерелья из тигриных клыков, то ли мнонги, у которых ожерелья из змеиных зубов. На людей селенья эдэ они не похожи. Ноги у них гладкие, будто выбриты, с бедер словно содрана кожа. Туловища как спелые тыквы, а сами они на пятнистую белку-летягу похожи. Ярко сверкают глаза.
Хэни скинула юбку, другую надела. Потом спросила Хэбхи:
— Красива ли моя юбка, скажи мне, сестра.
Отвечает сестра:
— Чудесная юбка. Она, как два цветущих сада, прекрасна.
А была эта юбка черна, словно туча, несущая ливень, прекрасна, словно цветок хэбе, она сияла, как солнце, и сверкала, как молния, — людей ослепляла. Прическа у Хэни была высока, словно волшебный цветок. Одна прядь на плечо ниспадала свободно. Если бы вдруг захотела Хэни распустить свои волосы, они упали бы до самой земли, словно льющийся с гор водопад, они прикрыли бы все ее тело, как скрывает густая листва мощный ствол дерева. Но Хэни их сколола серебряной шпилькой и узорную шпильку воткнула: даже тайфун не смог бы сейчас испортить ей прическу.
И пошла Хэни к гостю неторопливым шагом. Изгибался ее стан, как ветвь под тяжестью плодов, словно ветвь под ветром был он гибок. Юбка так была длинна, что едва за Хэни поспевала: Хэни уже далеко, а юбка вслед ей вьется. Ее грудь высоко вздымалась, и плавной была походка: одну ногу на землю поставит, тут же другую над землей поднимет. Шла она, словно феникс летел, словно ястреб над равниной парил, словно воды бежали в горном ручье. Прелестней Хэни и не сыщешь, Вот зазвенел вдалеке ее голос, а уж она, легко ступая, к гостю подходит.
Спрашивает Хэни:
— Что привело тебя к нам, какое дело?
— Не дело меня привело, а безделье. Где же сам хозяин, где Дам Шан?
Хэни отвечала:
— Дам Шан далеко, он в лесах охотится, ловит рыбу в ручьях, пищу добывает для нас. А ты закури нашу трубку. Этот табак топором порубили, секирой порезали: он никуда не годится. Набьешь трубку не плотно — он высыпается, набьешь плотно — он тотчас вспыхнет, а станешь курить — язык обожжет! Кури же, о гость, нашу трубку!
Мэтао Мэсей сказал:
— Твоя трубка табаком набита. Я же дома курю только листья лесных деревьев. Собираю их в джунглях и набиваю трубку. Потому не могу табаком попотчевать гостя.
Вскричала Хэни:
— Эй, слуги! Идите на задний двор, двух куриц приготовьте, да чтоб одна была несушкою. Растолките в ступе рис, пусть он станет белым, как цветы эпанг. Да сварите его поскорей. Как только я прожую бетель, рис должен быть готов. А поспеет, вы из котла его выньте, положите на блюдо, на то, что сверкает, как цветы, на то, что блестит, как яркие птичьи перья, — мы попотчуем гостя!
Сказала так Хэни, а потом обратилась к гостю:
— Откушай, о гость, наших блюд, отведай плесневелого рису, похлебки поганой да на меня погляди! Я, дерзнувшая гостя приветить, подобна вороне иль ястребице.
Сказал в ответ Мэтао Мэсей:
— Отменное у тебя угощение. Хоть раз доведется мне сытно поесть. Дома я одну тыкву три года жую, один огурец три дня грызу.
Сказал так Мэтао Мэсей и, стыд позабыв, всей пятерней в блюдо забрался. Ухватил он ком риса, величиной с голову лисицы, потом еще один, величиной с собачью голову, и в рот отправил. Зелени съел самую малость, а от курицы отхватил три самых жирных куска.
Велела Хэни слугам кувшин вина принести, тот, который восемью веревками перевязан, в котором вино почернело. Пять рабов несли тот кувшин на бамбуковых шестах. Еще десять рабов его снизу поддерживали. Трое пошли листья рвать, чтобы крышку сплести. Ту крышку пятеро насаживали на кувшин. А один раб пошел звать соседей, чтоб помогли выпить до дна тот кувшин. Соседи пришли и принесли с собой гонги — одни с бронзовым звоном, другие — с серебристым. Ударили в гонги — рухнул настил, еще раз ударили — крыша свалилась.
Вскричала Хэни:
— Эй, в гонги ударьте! Да так, чтоб раздался затейливый звон, которому вас обучили деды и прадеды. Вино же разбавьте водой. О гость, отведай вина, оно у меня перекисло, вином и не пахнет.
Мэтао Мэсей отвечал:
— Пусть твое вино сладко, пусть кисло — мне все равно, я выпил бы его. Я на все согласен, как девушка-дурнушка, которую сын вождя вдруг задумал взять в жены. Но скоро стемнеет, пора в путь собираться.
Стал прощаться Мэтао Мэсей, а меч свой нарочно у очага оставил. Вышел из дому и крикнул:
— О хозяйка! Я забыл свой меч, подай мне его.
Велела Хэни:
— Эй, слуги! Подайте гостю меч!
Слуги схватили меч, понесли Мэтао Мзсею, но он не взял меча.
Слуги сказали:
— О госпожа! Что нам делать? Гость не берет у нас меча.
— Придется, видно, мне самой отнести.
Хэни отнесла гостю меч, но Мэтао Мэсей сидел на слоне и не мог до меча дотянуться. Хэни ближе к нему подошла. Наклонился Мэтао Мэсей, схватил меч, а вместе с мечом и Хэни. Усадил он ее на седло и помчался во весь дух.
Закричала Хэни:
— О братья И Сух и И Сах! Бегите к Дам Шану, относите ему дурную весть: скажите, схватили меня чужаки прямо в доме, в нашем родном селенье. Связали меня, как буйвола или быка, и держат в неволе, как дрозда или попугая.
Кинулись к коням И Сух и И Сах. Один поскакал на быстром, как белка-летяга, коне. Другой — на кобыле, как лань, проворной. Понеслись ураганом, в пути сокрушили три горы, истоптали три пастбища с дивной травою. Дробно стучали копыта коней.
Говорит Дам Шан:
— О братья! Что привело вас ко мне? Уж не повесил ли кто для забавы гонг в моем доме над очагом? Или, быть может, какой-нибудь вождь нас ограбил? Или с вашими сестрами беда приключилась? Говорите скорее.
Отвечает И Сух:
— Нашу старшую сестру чужаки схватили прямо в доме. Связали, как буйвола, как птицу лесную.
Воскликнул в гневе Дам Шан:
— Кто же дерзнул посягнуть на гору, которая всех гор выше? Или не слышал он о Дам Шане, о вожде, который носит на голове двойную повязку, а на плече — мешок из звериных шкур? Или неведомо ему, что слава о Дам Шане давно уже долетела до горных духов, дошла до речных духов? Не сыщешь богатыря, который не слыхал бы о Дам Шане. Никто с Дам Шаном не сравнится. Звонкоголосых гонгов и рабов он может иметь столько, сколько пожелает. Неужто тот, кто дерзнул оскорбить Дам Шана, не знает об этом? Кто отважился испробовать храбрость тигра? Кто рискнул испытать смелость медведя? Кто он, дерзнувший познать вкус моей печени, горька она или сладка?