Хроники времен Сервантеса

Понимая, что шансы добиться благополучия в Мадриде исчерпаны, Сервантес решил искать счастье в Севилье, которая была в то время центром торговых связей с испанскими владениями в Америке. Здесь было легче заработать на кусок хлеба, чем в любом другом месте. Сервантес называл Севилью «приютом для бедных и убежищем для несчастных», к числу которых причислял теперь и себя. Он страдал оттого, что перейдя сорокалетний рубеж, так и не сумел оградить от нищеты свою семью. Неужели на всем полуострове не найдется места, где он мог бы обеспечить своим близким достойное существование?

Сервантес оставил Севилью и скитался как последний бродяга по городам и весям. Ему часто приходилось стучаться в чужие дома, просить еды и ночлега, и обычно ему не отказывали. За его спиной люди жалели бедного калеку, а у него, к несчастью, был превосходный слух. Ему по-прежнему фатально не везло. У него не было ни профессии, ни высокопоставленных покровителей. Он охотно взялся бы за любую работу, но однорукий работник никому не был нужен. Он продолжал скитаться по бескрайним просторам полуострова, передвигаясь с обозами, подвозившими усталого путника. Ночевал в ночлежках вместе с человеческими отбросами. Иногда задерживался в трущобах, кишевших ворами, мошенниками, сутенерами и шпионами инквизиции.

Приобретенный жизненный опыт нашел выражение в поздних произведениях Сервантеса, где перед нами предстает красочный мир трущоб и притонов, завсегдатаев таверн и игорных домов. В Испании эти отверженные не соответствовали меркам других стран. Здесь на них лежал яркий и своеобразный отпечаток особого национального колорита. С аристократическим изяществом носили они свои жалкие лохмотья. В безделье видели символ благородства, а в работе — унижение. Чужой собственности не признавали.

Никто не проник так глубоко в характер этих людей, никто с таким мастерством не описал их быта, как Сервантес. Ничего удивительного, если учесть, сколько он их видел, слышал и наблюдал. Он знал все диалекты испанских провинций, прекрасно владел сочным, образным крестьянским языком. Более того, он в совершенстве знал жаргон деклассированных элементов — воров, нищих, продажных женщин и т. д. Результатом всего этого стали сочинения Сервантеса в плутовском жанре: «Ложная тетка», «Ринкнете и Кортодильо», «Цыганочка» и т. д.

Он радовался, когда встречал людей самобытных и диковинных. Это расширяло его понимание человеческой натуры. О каждом человеке у него складывалось свое впечатление. Неважно, насколько оно было правильным. Важно то, что с помощью воображения он мог воссоздать достоверный образ каждого из них.

Считается, что нет двух одинаковых людей, ибо каждый человек неповторимо своеобразен. Сервантес пришел к выводу, что это верно лишь теоретически. На практике же люди похожи друг на друга, и их можно разделить на небольшое количество типов, которые при сходных обстоятельствах жизни будут вести себя одинаково.

Он уже ни на что не надеялся, но добравшись до Мадрида, вновь стал обивать пороги приемных. Надо же было как-то коротать время. А испанская казна пустовала. Испания — владычица мира, задыхалась в тисках голода. Семь миллионов испанцев трудились, выбиваясь из сил, чтобы содержать гигантский паразитический нарост из миллиона знатных бездельников и церковных паразитов.

Самой ненавидимой в Испании кастой были податные чиновники. Королевские комиссары рыскали по изнемогающей стране, изымая у обобранных людей последнее, что у них еще оставалось для поддержания жизни. Изымались запасы пшеницы, ячменя, масла, вина, мяса, маиса и сыра. Взамен вручались ничего не значащие расписки. Мол, вам за все заплатят, когда божье дело восторжествует. Впереди маячила решающая схватка с Англией. Снаряжалась Великая армада, что требовало огромных средств. Тем не менее на должности королевских податных инспекторов было мало охотников. Считалось, что эта тяжелая и грязная работа подходит только для мужчин с крепкими нервами.

Однажды кто-то в королевской канцелярии обратил внимание на дело некоего Сервантеса, старого ветерана сражений с Сиятельной Портой. Уж этот наверняка закалился и огрубел в алжирском плену. Именно такие люди нужны для сдирания кожи с несчастных крестьян.

Его вызвали в канцелярию к господину де Гевара — верховному комиссару по закупкам провианта. Сервантес же чувствовал себя неловко. В давно истрепавшейся одежде он был похож на нищего и опасался, что, увидев его, верховный комиссар тут же укажет ему на дверь. Но высокопоставленный чиновник не удостоил его даже взглядом. Не поднимая головы от папки с бумагами, он сообщил Сервантесу, что ему надлежит немедля отправиться в Севилью, где он получит дальнейшие инструкции от господина де Вальдивиа, продовольственного комиссара Андалузии. Назначенное содержание — двенадцать реалов в день. Это все. Не отрывая глаз от панки, де Гевара жестом велел Сервантесу удалиться, а тот онемел от радости. Двенадцать реалов! Квалифицированный рабочий получал в два раза меньше. Этого с лихвой хватит, чтобы помочь матери, прихварывавшей в последнее время, и облегчить жизнь Каталине с маленькой Изабеллой.

И опять начались его скитания по пыльным дорогам Андалузии. Правительство выделило ему деньги, чтобы он привел себя в порядок и выглядел как подобает королевскому чиновнику. Он приобрел мула, бархатный камзол, элегантные брыжи и легкий плащ. С левой стороны седла был прикреплен длинный посох с позолоченным набалдашником в виде короны — символ его полномочий. На сердце же было тяжело. В своем падении он достиг предела. Стал мучителем бедняков. Правда, у него были оправдания. Он выполнял волю короля. Его семья голодала, и он сам почти умирал от голода. Но все это не имело значения. Важно было лишь то, что он превратился в пиявку, высасывающую из бедняков последние соки. Тут уж как не вывертывайся, как не оправдывай себя, но факт остается фактом. Он жил как в аду за двенадцать реалов в день, перестал быть человеком чести и превратился в винтик безжалостной государственной машины.

После своих изнурительных поездок Сервантес имел обыкновение посещать мастерскую своего друга, художника Гвидо Пахеко. За бутылкой вина он делился с ним всем, что накипело на душе.

Гвидо Пахеко в фартуке, покрытом масляными пятнами, радостно приветствовал гостя. Это был невысокий плотный мужчина с черными глазами, растрепанной шевелюрой и круглой, похожей на пушечное ядро головой. В мастерской художника суетились подмастерья. Одни смешивали краски, другие трудились на тяжелом станке, откуда время от времени появлялись еще влажные эстампы. На стенах висели гравюры, эскизы и уже законченные картины. В центре мастерской находился большой мольберт. Художник писал полотно «Искушение Христа». Работа была почти готова. Сервантес долго вглядывался в холст. Христос был изображен в тот момент, когда сатана показал ему все царства вселенной и предложил власть над ними.

Христос стоял на горе, спиной к зрителю, и всматривался в золотистую метафизическую даль, где переливаясь всеми красками, проступали контуры невиданных миров. Рядом с ним стоял сатана. Он был обнажен и прекрасен, как ангел, но только черный. Сервантес вспомнил загадочный рассказ евангелиста Луки о том, как Христос отверг все искушения сатаны, включая и власть над мирозданием.

— Картина, в сущности, готова, — произнес Гвидо Пахеко, — но скажи, Мигель, зачем сатане нужно было искушать Его? Он что, не понимал, что берется за безнадежное дело? Ведь Иисус — это ипостась Бога, а он всего лишь ангел, да к тому же падший?

— Он тогда был человеком, а не Богом. Как все мы, испытывал голод, жажду, лишения. А человек слаб. Вот сатана и надеялся, что человеческая плоть Иисуса поддастся искушению, — ответил Сервантес. — Но послушай, Гвидо, я дико устал, и мне сейчас просто необходимо поесть и освежить глотку.

— Извини, что сразу не предложил.

Друзья прошли в боковую комнату, где высокое окно, занимавшее полстены, выходило прямо в сад. Высокая черноглазая служанка быстро накрыла стол. Снеди было много: мясная нарезка, сыр, салаты, оливки. Три бутылки вина возвышались среди этого великолепия, как минареты.