Хроники времен Сервантеса

О Сервантесе почти нет воспоминаний современников, а о Лопе де Вега их великое множество. Веселый и дружелюбный, он был на короткой ноге со всеми знаменитостями и завязывал бесчисленные знакомства, часто весьма сомнительного свойства. И хотя он поддерживал дружеские отношения со многими, по-настоящему близких друзей у него не было. Всегда погруженный в кутерьму текущих событий, он, как губка, впитывал впечатления, стараясь прожить каждый день с максимальной интенсивностью. Он легко говорил на нескольких языках и везде чувствовал себя как дома, но подлинного дома у него не было нигде. Он был своеволен, распущен, расточителен и легкомыслен. О его любовных связях ходили легенды. Его вкус считался эталоном, несмотря на некоторую слабость ко всему цветистому и напыщенному. Его современники вспоминают, что он прекрасно сидел в седле, метко стрелял, превосходно фехтовал, а в случае необходимости умело пускал в ход кулаки. Был храбр и не раз смотрел в лицо смерти, не опуская глаз.

Высокий, прекрасно сложенный, с броскими чертами мужественного лица, Лопе везде был любимцем общества, в особенности женской его части. Франты ему подражали в выборе одежды. Вдобавок ко всему этому Лопе был занимательным собеседником, хорошим рассказчиком и любителем посплетничать.

Человек бурных страстей, кипучей энергии и авантюрного характера, он в течение своей долгой жизни успел испытать все мыслимые и немыслимые приключения. Его исключили из университета, лишили гражданства, изгнали из Мадрида, держали в тюрьме. Он дрался на дуэлях. Погибал вместе с Великой армадой.

Он не представлял себе жизни без женщин — неиссякаемого источника его творческих фантазий и чувственных удовольствий. Разумеется, речь идет не о возвышенной любви, увековеченной Данте и Петраркой. Любовь Лопе чаше всего представляла собой страсть в сочетании с огненным темпераментом, требующим немедленного удовлетворения.

Фортуна долго снисходительно относилась к своему любимцу. Ей нравилось, что он ценит чувственные удовольствия выше своего таланта и, будучи игроком по натуре, без колебаний ставит на кон свою жизнь. Она, словно забавляясь, играла с ним, как кошка с мышкой, подбрасывала, ловила, пробовала на зуб и, когда казалось, что ему уже не вывернуться, вдруг отпускала. Она позаботилась о том, чтобы его жизнь была многогранной и фантастически пестрой. И лишь в самом конце она вдруг перестала щадить своего избранника и обрушила на него целый каскад несчастий, по-видимому для того, чтобы сохранить силу равновесия, на которой зиждется мир.

Лопе Феликс де Вега и Карпио родился 25 ноября 1562 года в Мадриде в семье Феликса де Вега Карпио и его супруги Фернандес Флорес. Чуть ли не с пеленок он поражал всех чрезвычайной одаренностью. Сочинять стихи начал еще до того как овладел грамотой, и родители записывали их под его диктовку.

В десять лет перевел поэму «Похищение Прозерпины» римского поэта IV века Клавдиана. Отец, мать и все друзья семьи были в шоке, ибо это произведение с явно выраженным эротическим характером изобиловало такими чувствами и эмоциями, передать которые было не под силу даже зрелому поэту.

Но еще больше он удивил их, когда спустя два года дал родителям почитать свое первое самостоятельное произведение под названием «Истинный любовник». Это была поэма, содержавшая столь фривольные сцены, что мать, читая ее, не раз краснела.

Встревоженные родители поинтересовались у сына, как он может писать о таких вещах, до которых еще не дорос? В ответ Лопе потупил взор, но от матери не ускользнула его ироничная усмешка. Судя по всему, в 12 лет Лопе уже знал, о чем пишет.

А вскоре у мальчика проявился еще один дар. Он с необычайной легкостью вскрывал любые замки, проникал в чужие квартиры и оставлял там неприличные надписи на стенах. Случайно стало известно, кто этим занимается, и начался скандал. Пришлось родителям устраивать сына в школу иезуитского ордена, известную своими строгими нравами, в надежде, что уж там-то он не забалует. За малейшую провинность иезуиты секли провинившихся детей нещадно, и Лопе после первого же наказания присмирел, но не душой, а поротой задницей.

Род Лопе де Вега происходил из австрийских крестоносцев. Его родители хотя и гордились участием своих предков в Реконкисте, но к сословию идальго не принадлежали. Не имевшего дворянских прав Лопе никогда не называли доном. Тем не менее, благодаря покровительству епископа де Авилы, пораженного способностями мальчика, он в пятнадцатилетием возрасте поступил в университет Алькала де Энарес под Мадридом, где за четыре года не только изучил грамматику и риторику, но и блестяще усвоил искусство танца и фехтования. С большим энтузиазмом добивался он совершенства и в искусстве обольщения. Университет он так и не окончил, ибо был исключен за аморальное поведение.

К интимным наслаждениям Лопе приобщила замужняя сеньора по имени Доротея, женщина рубенсовского типа с белыми, не знавшими загара руками. В шестнадцать лет ее выдали за пожилого сборщика налогов. Лопе впервые увидел ее в церкви во время мессы и был очарован. На ее голове была накидка, но он все же успел заметить высокий гладкий лоб, сияющую глубину глаз и пухлые чувственные губы.

Она тоже обратила внимание на обаятельного юношу и прислала ему записку с приглашением к себе на ужин. Он подумал, что муж ее, вероятно, уехал, и с трудом дождался назначенного часа. Наконец он поднялся по каменной лестнице мрачного дома, вошел в какую-то дверь и услышал тихий смех. Прозрачная фарфоровая лампа освещала украшенную коврами комнату. В глубине на персидском ковре на подушках сидела его матрона и ласково улыбалась. На ней была коротенькая рубашка, доходившая до середины живота, и прозрачная юбка, не закрывавшая ног с белоснежными ступнями.

— Сядь рядом, — сказала она. — Я не кусаюсь.

Лопе тут же очутился рядом с ней — и помчались восхитительно-блаженные мгновения. Он не знал, сколько времени они занимались любовью, не говоря друг другу ни единого слова. Но вот красавица отодвинулась от него, глубоко вздохнула и предложила закусить чем-нибудь, дабы подкрепить силы.

— А где же ваш муж, — спросил Лопе. — Он не может вернуться и застать нас врасплох?

— А он никуда и не уходил, сидит в кресле в салоне, — сказала она.

Салон был отделен от комнаты наслаждений всего лишь занавеской, похожей на старое знамя. Лопе вскочил так стремительно, что едва не опрокинул низенький мраморный столик.

— Да не переживай так, дорогой, — засмеялась Доротея. — Он ничего не соображает. Я дала ему китайский порошок, и при нем можно вести себя, как при мертвом, до самого утра. И поделом ему. Этот пузатый старикашка извел меня своей ревностью.

Полгода спустя случилось так, что влияние чудодейственного порошка закончилось раньше обычного, в результате чего впавший в неистовство «пузатый старикашка» задушил свою любвеобильную супругу.

Лопе к тому времени уже давно с Доротеей расстался. Его новым увлечением стала Мемфиса, симпатичная вдовушка, влюбившаяся в пылкого молодого человека, умевшего облекать свои чувства в звонкие стихи. Наслаждаясь ласками своих «гурий», Лопе не думал о последствиях, и когда Мемфиса родила ему сына, был весьма озадачен. Грех можно было загладить женитьбою, по легкомысленному поэту это и в голову не пришло. Спасаясь от нависшей над ним угрозы брака, он отплыл на Азорские острова в составе военной экспедиции, результатом которой было присоединение их к испанской короне.

В 1587 году он возвратился в Мадрид, где быстро приобрел популярность как автор талантливых комедий, которые каждый вечер шли на сцене театра Херонима Веласкеса, причем неизменно при полных сборах. Лопе чувствовал истинное удовольствие от бесконечного театрального праздника, но доминировавшая в его характере авантюристическая жилка не позволила ему долго наслаждаться спокойной жизнью.

Роман Лопе с дочерью директора театра Еленой Веласкес — Фелида в его стихах — протекал бурно и закончился разрывом. Елена, уставшая от эксцентричности поэта и жаловавшаяся, что он, как вампир, высасывает из нее энергию, завела нового любовника, некоего дона Франсиско де Гранвеля. Взбешенный Лопе решил наказать соперника, но не шпагой, а пером, то есть тем оружием, которым владел в совершенстве. Он осыпал де Гранвеля ядовитыми эпиграммами и стихотворными памфлетами, а заодно и Херонима Веласкеса с его дочерью. К тому же он поклялся, что больше не напишет для этого «канальи Веласкеса» ни одной пьесы. Тут уже взбесился Веласкес, которому отнюдь не хотелось терять такую «золотую жилу».