Страница 46 из 71
«Любовь нельзя взять силой, — записал Сервантес в дневнике. — Нельзя выпросить или вымолить. Она приходит, когда ей заблагорассудится, и уходит, когда хочет. Если женщина любит, она прощает все. Если не любит — не прощает ничего. Женщина, любящая преступника, будет его любить, чтобы он ни натворил. Душою она будет с ним даже на каторге. Разлука с объектом любви может лишить любовь питательной среды. Она будет чахнуть, превратится в едва мерцающий огонек, но не умрет. Но к тому, кого она не любит, женщина безжалостна».
В том, что Анна Франка его не любит, Сервантес убедился почти сразу. Его возлюбленная оказалась абсолютно равнодушной ко всему, что ему было дорого. «Если ты хочешь со мной жить, то должен меня содержать», — заявила Анна Франка на третий день их совместной жизни и перестала работать. Целые дни проводила она на диване и грызла всякие сладости, что почему-то не портило ни ее зубов, ни фигуры. Ходил за продуктами и готовил обеды Сервантес. В довершение всего она оказалась особой вульгарной. Ей недоставало доброты и душевности. Словарь ее нагонял на Сервантеса тоску своей убогостью. К тому же она отличалась полным отсутствием вкуса.
И, тем не менее, эта женщина имела над ним неодолимую власть. Он вдруг понял, что любовь — это вовсе не блаженство, как он думал раньше, а душевный голод, безысходная тоска и горечь.
«Как я мог ее полюбить? — спрашивал он себя. — Видно, дьявол надел на меня розовые очки, когда я ее увидел». Но он любил ее всеми силами души и ничего не мог с этим поделать. Он испытывал к ней неукротимое влечение. Он растворился и исчезал в этом крепком и ладном женском теле, на котором совсем не отражался ее праздный образ жизни. Она была той женщиной, которую он искал всю жизнь. Несмотря ни на что он был счастлив.
Ее совсем не интересовало, чем он занимается там, в своем чулане, склонившись над листом бумаги. Она твердо знала, что мужчина обязан добывать деньги. Этот пытался добывать их пером в единственной руке. С ужасом узнал он, что Анна Франка не умеет читать. Когда-то умела, но потом забыла.
Вскоре она начала пропадать из дому. Сначала ее не было сутки, затем двое суток. Сервантес сходил с ума. Он не осмелился ее упрекнуть, когда она вернулась. Она сама предупредила возможную сцену: «Ты не имеешь права иметь ко мне претензии, — заявила она зло. — Ты нищий калека. У тебя нет ни гроша. Ты умеешь только марать бумагу да лезть ко мне в постель с перепачканной чернилами рукой. Ты не даришь мне ни новых платьев, ни украшений. Так оставь меня в покое. Я тебе ничем не обязана».
Сервантес поник головой. Деньги за «Галатею» ушли, а новых источников дохода пока не предвиделось. «Она тысячу раз права», — подумал он и в который уже раз проклял свою бедность.
И вдруг удача улыбнулась ему. Бродячая труппа «Испанская комедия» купила у него пьесу «Педро де Урдемалас», написанную под влиянием плутовского романа. Сервантес вывел на сцену бродяг, воров, судебных крючкотворцев, аферистов всех мастей и авантюристок, ищущих легкой жизни. На этом фоне и развивается интрига, в центре которой оказывается плут Педро Урдемалас. Его образ создан не Сервантесом, а народным творчеством и встречается в старинных испанских сказках.
Получив скромную сумму за эту пьесу, окрыленный успехом, он купил любимые лакомства Анны Франки, платье, яхонтовую брошку и, ликуя, поспешил домой. Но Анна Франка даже не взглянула на это великолепие. Она была в холодном бешенстве, ибо забеременела и было уже поздно что-либо предпринимать. С ненавистью смотрела она на этого калеку-неудачника, виновника ее беды. Она перестала с ним разговаривать, а Мигель в глубине души радовался. Он верил, что рождение ребенка их сблизит. Анна Франка изменится. У него возьмут пьесы. Все наладится.
В назначенный час Анна Франка родила девочку с зелеными глазами, которую назвали Изабелла. Но надеждам Сервантеса не суждено было сбыться. Нелюбовь к нему она перенесла на дочь и отказалась ее кормить. Сервантес сам кормил Изабеллу из бутылочки.
Однажды, когда он поздно вернулся домой после деловой встречи, Анны Франки не было. На кроватке в углу лежала завернутая в одеяло крошечная Изабелла и таращила на отца свои изумрудные глазки.
Анна Франка исчезла бесследно. Окольными путями дошли до Сервантеса слухи о том, что она сошлась с бродячим актером и присоединилась к его труппе, колесящей по Испании.
«Только одно может быть хуже, чем жизнь с ней, — сказал он себе. — Жизнь без нее». Но делать было нечего. Он знал, что никогда больше не увидит Анну Франку. Надо было жить дальше и заботиться об Изабелле, которой суждено было остаться его единственным ребенком.
Он нашел кормилицу, но она стоила денег, которых у него не было. И тут как раз вовремя пришло письмо от матери:
«Отправь малютку ко мне, мой Мигель, — писала она, — я буду растить ее, как растила тебя, когда ты был маленький».
Это было решение проблемы, и он отвез Изабеллу к родителям в Толедо.
После того как приняли к постановке его пьесу, Сервантес пристрастился к театру и почти каждый вечер приходил на «Театральный двор» смотреть представления. Посещал он и «Королевский театр», похожий на большой амбар. Выглядел он так: открытая сцена приподнята на четыре фута, грубо разрисованные занавески замыкают ее с трех сторон, в подмостках находится люк с опускающейся крышкой — единственное техническое приспособление сцены.
Наступает вечер, и театр осаждает живописная толпа. Сегодня играют новую комедию «Любовные хитрости», которую сочинил господин Лопе Феликс де Вега. Сервантес уже слышал это имя. Он еще юноша, этот Лопе, но уже считается звездой первой величины на театральном небосклоне Испании.
Постепенно партер и галерка заполняются до отказа. Кругом суматоха, шум, гам. Звучит многоголосый рев: «Начинать! Начинать!» Отовсюду доносятся свистки, гиканье, шиканье, выкрики, похожие на вопли обезьян. Центрального прохода в партере нет. Поэтому Сервантесу приходится пробираться вперед, перелезая через скамьи. Его ругают сидящие на них люди. Рядом с ним упорно рвутся вперед другие владельцы билетов. Какое счастье, что на скамьях нет спинок. Это значительно упрощает задачу. Сам не зная как, Сервантес усаживается наконец на свое место, не слишком далекое от сцены.
Но вот представление начинается. Сервантес внимательно следит за сюжетом. Стремительная и запутанная интрига. Все со всеми играют в прятки и поминутно меняют свой облик. Идальго превращается во врача. Врач — в тореадора. Девушка-цыганка становится садовницей. А тореадор уже превратился в мавра. Мавр — в немого горбуна. Горбун — в призрак. И весь этот сценический вихрь несется к финалу под натиском рифм и песенок, прибауток и танцев, в сопровождении фей и эльфов, богов и драконов. И вот уже влюбленные пары поют перед открытой рампой свою финальную песенку. Публика разражается воплями восторга. Актеры раскланиваются.
«Конечно, эта пьеса всего лишь искусная, но пустая и даже пошловатая безделушка, — решил Сервантес, — но, боже мой, какая изумительная легкость стиха, какие редкие и точные рифмы. Я так не умею». Он вспомнил чеканные строфы, полные грации и гармонии, и нехотя признал, что этот господин Лопе отнюдь не балаганный шут. Его блестящие искрометные комедии шли одна за другой, и Сервантес видел их все. Они ему нравились, но в то же время вызывали резкий протест своей легкомысленностью. Он хотел, чтобы театр стал средством воспитания, а не развлечения. Это была установка на коренную реформу театра. Сервантес смело пошел вразрез с народными вкусами. Он удалил со сцены все лишнее. Отказался от сарабанды — традиционного народного танца, так нравившегося публике. Избавил свои пьесы от народного любимца gracioso — забавного плута. Все легковесное, игривое, шутовское он заменил на серьезное, важное и высокое. Но главное его нововведение заключалось в том, что он ввел в пьесы воспоминания о пережитом, о своих приключениях, странствиях и страданиях и таким образом добился утверждения в них принципа жизненной правды, чего испанская драматургия до него не знала. Он приучал испанского зрителя не только смеяться, но и мыслить.