Страница 15 из 27
– Ты принуждаешь меня говорить о том, о чем лучше было бы даже не думать, но я охотнее согрешу против обета, чем против истины, дочери Солнца, изображение которого ты носишь на себе. Нечист ли парасхит вследствие своего рождения? Но кто я такой, чтобы решить подобный вопрос? И мне он кажется, как и тебе, человеком с такими же святыми и искренними чувствами, какие свойственны каждому разумному существу. Я думаю, что впечатления от пребывания здесь облагородили твою душу, также как и мою, а не запятнали ее. Если я заблуждаюсь, то да простит мне божество, дыхание которого живет и действует в парасхите так же, как и в нас самих. Я верую в него и все громче и радостнее буду возносить к нему свои скромные гимны, когда оно будет учить меня, что все, что живет и дышит, ликует и плачет, есть подобие его чистого существа и рождено для одинаковых скорбей и наслаждений.
Глаза Пентаура, поднятые к небу при этих словах, встретились теперь с сиявшими радостно и гордо глазами царевны, которая дружески протянула ему правую руку. Он смиренно поцеловал край ее одежды, но она сказала:
– Нет, положи свою руку на мою с благословением. Ты мужчина и истинный жрец. Теперь я охотно покорюсь обвинению в нечистоте, потому что и отец желает, чтобы мы прежде других признавали святость древних постановлений, раз уж они существуют. Будем вместе молиться богам, чтобы они освободили этих бедных людей от старого проклятия. Но Паакер и Неферт ждут нас на солнцепеке. Иди за мной.
Она пошла впереди жреца, однако, сделав несколько шагов, обернулась к нему и спросила:
– Как тебя зовут?
– Пентаур.
– Значит, ты поэт Дома Сети?
– Мне присвоили это звание.
Бент-Анат посмотрела на него, широко раскрыв глаза, затем сказала:
– Боги одарили тебя высокими талантами, твой взгляд видит дальше и проникает глубже, чем взоры других людей, и ты умеешь словами передать то, что мы только чувствуем. Я охотно последую за тобой.
Пентаур покраснел, как мальчик. Паакер и Неферт все ближе подходили к ним, и он сказал:
– До этого дня жизнь лежала передо мною как бы в сумеречном свете, но теперь я вижу ее иной. Я видел ее глубокие тени, – прибавил он тихо, – и как же ярко она засияла теперь!
VII
Час спустя Бент-Анат со своею свитой находилась у ворот Дома Сети.
Один из сопровождавших ее скороходов опередил процессию, чтобы известить главного жреца о приближении царевны.
Она стояла одна в колеснице, ехавшей впереди ее спутников. Пентаур разместился в колеснице царского лазутчика.
У ворот храма процессию встретил главный астролог.
Большие ворота пилонов были отворены настежь и открывали взгляду передний двор храма, вымощенный каменными плитами и окруженный с трех сторон двойной колоннадой.
Стены, архитравы и карнизы пестрели изображениями и цветными узорами. Посреди двора возвышался большой жертвенный алтарь, где на кедровых дровах горели благовонные шарики кифи[51], которые наполняли обширный двор одуряющим дымом.
Этот алтарь окружали стоявшие полукругом жрецы в белых одеждах. Они повернули лица навстречу приближавшейся царевне и затянули тягучие, глубоко проникавшие в сердце священные гимны.
Много жителей некрополя собралось вдоль рядов сфинксов, между которыми Бент-Анат ехала к святилищу.
Никто не вникал в смысл жалобных гимнов: и такое пение, и многие необъяснимые вещи были здесь делом обычным.
Восклицания: «Славен род Рамсеса!» и «Поклонение дочери Солнца, Бент-Анат!» раздавались из тысячи уст, все сбежавшиеся сюда люди кланялись до земли дочери владыки.
У пилонов царевна вышла из колесницы и последовала до двери храма за главным астрологом, который безмолвно и важно поклонился ей.
Когда она собиралась пройти на передний двор, пение жрецов внезапно стало оглушительным. Рокотание басов смешивалось с жалобно звучавшими дискантами учеников храма. Бент-Анат в испуге приостановилась, затем пошла дальше. Но перед воротами появился Амени в полном жреческом облачении. Он вытянул вперед свой посох, как бы преграждая ей вход, и громко и запальчиво воскликнул:
– Приближение чистой дочери Рамсеса есть благословение для сего святилища, но это убежище богов закрывает свои двери для оскверненных, будь они рабы или цари! Во имя небожителей, от которых ты происходишь, спрашиваю тебя, Бент-Анат: чиста ли ты или осквернилась прикосновением нечистых?
Жрец остановился прямо перед высокою фигурой царевны.
Яркая краска покрыла щеки Бент-Анат, в ушах ее зашумело, точно бурное море бушевало вокруг нее, и грудь ее часто поднималась и опускалась от сильного волнения. Царская кровь закипела в ее жилах. Она чувствовала, что ей навязали недостойную роль в нарочно устроенном представлении. Намерение самой заявить о своем осквернении было забыто, и ее губы уже открывались, чтобы дать резкий отпор возмутившей ее заносчивости жреца, когда Амени устремил на нее взгляд со всей свойственною ему серьезностью. Бент-Анат ничего не сказала, но выдержала этот взгляд и ответила на него не менее гордым и вызывающим взором.
Жилы на лбу Амени вздулись и посинели, но он подавил закипавший в нем гнев и изменившимся голосом сказал:
– Боги через меня спрашивают тебя: для того ли ты вступила в это священное убежище, чтобы небожители сняли с тебя нечистоту, оскверняющую твою душу и твое тело?
Бент-Анат отвечала коротко и с достоинством:
– Отец мой передает тебе мой ответ.
– Не мне, – возразил Амени, – а богам, именем которых я повелеваю тебе теперь покинуть это чистое святилище, оскверняемое твоим присутствием!
Бент-Анат вздрогнула и глухо проговорила:
– Я ухожу.
Уже сделав шаг к воротам пилона, она встретила взгляд Пентаура.
Подобно праведнику, перед глазами которого совершалось великое чудо, он в тревоге, но с восторгом, в страхе, но чувствуя какое-то внутреннее просветление, созерцал царственно ступавшую девушку. Ее поведение казалось ему возмутительно смелым, но вполне соответствующим ее правдивой и возвышенной натуре. Амени, этот образец добродетели, столь чтимый Пентауром, стушевался, когда Бент-Анат, выходя из храма, захотела пожать руку молодому жрецу. Их взгляды встретились, и Пентаур прижал ее руку к своему переполненному чувствами сердцу.
Главному жрецу было нетрудно читать по лицам этих двух неиспорченных существ, как в открытой книге. Он понимал, что их души соединили внезапно образовавшиеся узы, и взор, каким Бент-Анат обменялась с Пентауром, испугал Амени: непокорная девушка взглянула на поэта торжествующе, ища одобрения, и оно было ясно высказано взглядом молодого жреца.
Амени на одно мгновение приостановился, затем вскричал:
– Бент-Анат!
Царевна обернулась и взглянула на него серьезно и вопросительно.
Амени сделал к ней шаг и остановился между нею и Пентауром.
– Ты вызываешь богов на борьбу, – строго сказал он. – Это – отважный вызов, но мне кажется, что твоя смелость возросла вследствие того, что ты рассчитываешь на союзника, который, пожалуй, не менее чем я близок к небожителям. Итак, позволь мне сказать: тебе, заблуждающемуся ребенку, может быть прощено многое, но служитель божества, – при этих словах он бросил угрожающий взгляд на Пентаура, – жрец, который, в борьбе самовластия и закона, принимает сторону первого, жрец, забывающий свой долг и свою клятву, недолго будет оказывать тебе помощь, так как он осужден, как бы ни были богаты те дарования, которыми его наделило божество! Мы изгоняем его из нашей общины, мы проклинаем его, мы…
Бент-Анат смотрела то на дрожавшего от волнения главного жреца, то на Пентаура. Румянец и бледность сменялись на ее лице.
Поэт сделал шаг вперед. Она чувствовала, что он хочет говорить, защищать свои поступки, но она знала, что этим он погубит себя. Ею овладело глубокое сострадание, чрезвычайная обеспокоенность, и, прежде чем Пентаур открыл рот, она медленно опустилась на колени перед главным жрецом и тихо сказала:
51
Благовонное курение египтян. Рецепты его приготовления содержатся в папирусе Эберса. Лучшими считались кифи, в состав которых входили изюм, вино, можжевельник, мирра, бургундский инжир, мед и пр.