Бунт женщин

У Русланы — большая комната, метров двадцать пять. Большая тахта. Большой письменный стол. Большой журнальный столик. Большой телевизор. Крупный зверь живёт в этой комнате.

Встречает она меня в розовом, расписанном яркими рисунками халате, полураспахнутом, открывающем большие, красивые груди, налитые мощной силой, способной выкормить не одного ребёнка.

— Тебе повезло, я заскочила домой — принять душ и поесть. Садись за стол и пиши, что конкретно надо.

Я сажусь. Она подходит ко мне близко, склоняется, кладёт груди на стол, душит меня вкусным мылом и парфюмом.

— Ты уверена, что она сможет растить детей? Ей самой нужен проводник по жизни. Знаешь, кто такой проводник? Это тот, кто берёт тебя за руку и ведёт через все рифы и бури. Инна не способна принимать решений. У неё нет извилин. А значит — ни одной мысли.

— То, что она слушала вас открыв рот, не значит, что она — дура. Она влюблена в вас, она верила каждому вашему слову, а люди всегда глупы с теми, кого любят. Её «глупость» — свидетельство её способности страстно любить.

— А ты, часом, не на юридический идёшь? Из тебя получился бы блестящий защитник обиженных.

— Она вырастит прекрасных детей. Очень скоро она будет самостоятельно принимать решения.

Теперь я вру. Руслана права: Инна — беспомощный, ведомый человек. Но терпкий запах, прорывающийся сквозь парфюмерию, но — груди на столе… раздражают меня. Я беру ручку и начинаю быстро писать список того, что может понадобиться Инне на первых порах.

— Я ничего не обещаю, — говорит Руслана, — но обязательно сегодня же устрою собрание. Мне кажется, ей нужна в помощь пожилая женщина, одной тяжело с двумя детьми, попробую подыскать. «С миру по нитке, бедному рубаха», верно?

Я морщусь и начинаю писать быстрее.

Зачем она позвала меня к себе?

— Поля, я хочу сделать тебе предложение…

— Нет! — Я повисаю с ручкой над листом, бросаю ручку и отъезжаю со стулом от стола, наверняка оставляя полосы на полу. С меня хватит Леониды! — Нет! — встаю и уже поворачиваю к двери, как Руслана начинает хохотать. Она хохочет и бьёт себя по пышным бокам, как пляшущая цыганка.

— Чего ты испугалась? Чего так уставилась на меня? Вовсе не то, что ты подумала. Я хочу предложить тебе работу в нашей организации. Много платить не смогу, но хоть что-то. Тебе наверняка будут нужны свои деньги. И работа не сложная — вести протоколы собраний, держать в порядке бумажный хлам. — Она ещё не остыла от смеха, и голос её ещё потеет разрывами и сбоями.

— Я очень занята сейчас. Я не успеваю подготовиться, я не могу сейчас никуда ходить.

— А я и не про «сейчас», я про сентябрь. Летом всегда затишье. Женщины с детьми — на дачах, женщины-работницы — в отпусках. А собрания всегда вечерами, занятиям не помешают.

— Я подумаю о вашем предложении, но ответ дам только после экзаменов. Кто знает, останусь я в этом городе или нет.

Я знаю, останусь. Это мой Город, и я теперь плоть его.

От асфальта, от домов парит. И я вся — в испарине, очищаюсь от ощущений, налипших на меня.

Только бы Инна не вернулась, и никто не позвонил бы! Мне нужно заниматься.

Инна — дома. Она сидит в кухне и плачет. Туся спит.

Едва вхожу, Инна говорит:

— Ни на один вопрос я не могу ответить. Из чего облака? Куда уходит, откуда приходит солнце? Почему вода даёт жить рыбам, а люди жить в воде не могут? Мы ехали в лагерь на катере по речке…

— Тебе надо учиться.

— Как я теперь пойду учиться? С кем я буду оставлять детей?

— Руслана обещала поговорить с пенсионерками. А учиться можно и дома — читать книги, в них всё написано. Да и в детских книжках есть много познавательного.

— Ты что такая злая?

— Мне нужно заниматься.

— А я мешаю? Не буду, Поля. Прости меня. Ты мне давно говорила — надо учиться. Я думала, зачем? Сыты дети, и ладно. Откуда я знала, что это такой ужас — чувствовать себя дурой каждую минуту? Иди занимайся, а я сейчас приготовлю еду. Если останется время, сяду читать. Только ты давай мне книжки, только ты мне объясняй. Ты — счастливая — умная.

— И ты — умная. Только не развитая. — Иду к своим учебникам, но длинный день шумит дождём в голове, и я ничего не понимаю.

Совсем немного удаётся позаниматься.

— Здравствуй! — на пороге комнаты мама. — Инна говорит, ты чем-то расстроена.

Я рассказываю маме весь свой день.

Мама прожарена солнцем пришкольного участка. Нос и щёки шелушатся от загара. И руки — коричневые. Лицо припорошено пылью — мама не успела принять душ.

— И что ты ответила Леониде? — спрашивает наконец мама.

— Я ненавижу лесбийскую любовь. Я не хочу жить в глухомани. Я хочу жить с тобой в этом Городе и когда-нибудь выйти замуж нормально, за мужчину, и родить ребёнка.

— Ну, и что ты тогда так расстроилась? Выброси из головы и думай о чём-нибудь приятном.

— Как я могу думать о чём-нибудь приятном, если никак не получается добраться до книжек, я провалю экзамены. При Инне заниматься невозможно, она требует постоянного внимания, как Зина.

— Судя по твоим словам, квартира уже есть, и Инна скоро переедет.

— Как же есть? А где взять деньги на лишние метры? Пусть Яков предложил рассрочку, где возьмём лишние двести каждый месяц?

— Я отдам всё, что у меня есть!

— Нет, мама, пожалуйста. Ты не знаешь своего будущего. Сегодня астма уснула, а что будет завтра? Сколько может уйти на докторов? Сможешь ты всегда работать? Ради Бога, нет! Инна — прорва. Сама подумай. Деньги никогда к тебе не вернутся. А потом, если ты думаешь, что с переездом мы освободимся от Инны… наоборот, нам станет ещё тяжелее, когда будем жить в разных квартирах.

— Ты, как всегда, права. Откуда ты такая выросла рациональная?

— Математика меня вскормила.

— Мне кажется, ты — голодная, пойдём поедим, а потом я уведу Инну с Тусей из дома. И вообще перестань думать о её проблемах, думай только об экзаменах. И о Леониде забудь. Зачем тебе это? Да и она прекрасно справится без тебя.

В эхе маминых слов вспоминаю о звонке Ангелины Сысоевны.

Но что-то удерживает меня, и я не говорю маме о том, что Ангелина Сысоевна звонила.

Глава девятая

Вероника впала в нашу жизнь — снопом света.

Слово «карма» в её тёплом голосе не пугает, хотя и означает — «возмездие». Карму человек может растопить сам. Так просто — распластай себя, пришпиль к полу в неподвижность и рассмотри себя, в себе открой причины своих бед и — бегства из Прошлого. Опусти руки в тёплый пепел Прошлого и развей его по воде.

Вероника говорит и вдруг замолчит и смотрит в пространство. Что видит? Почему улыбается и плачет одновременно? Вот она сидит с нами за ужином, словно птица на ветке, и я никак не могу удержать её тут, мне кажется, она сейчас исчезнет в своей никому не ведомой стране. Она не произносит слова «дух», она вообще громких слов не произносит, и нет многозначительности в её голосе, одно удивление, когда она говорит о карме или реинкарнации.

«Что с тобой? — хочу я спросить её порой. — Почему ты печалишься? Потому что знаешь то, чего не знаем мы и что очень грустно? Тебе открыто то, что закрыто всем остальным?»

«Не печалься, — хочу сказать ей. — Ещё минута, и я тоже пойму то, что знаешь ты».

Вероника говорит о том, как часто она видит себя сверху.

Тайна рассыпана пылью и духотой исходящего июньского дня.

— Что вы так побледнели? — Вероника встаёт и опускает ладони в пену маминых волос. — Я вас обидела? Я сказала что-нибудь не то?

Мама осторожно отводит Вероникины руки, встаёт, начинает делать бесконечные кухонные дела.

Вечер за вечером… Вероника рассказывает о Рерихе, о Блаватской, о Клизовском, иногда цитирует их:

«Абсолют есть Отец и Мать одновременно»,

«Мы можем расширить нашу жизнь до сотрудничества с космической жизнью, обладая столь высоким и светлым Учением, как Учение Христа, или сузить её до удовлетворения потребностей своей низшей природы»,