Маяк

Однако увидел.

Маяк.

В том, что он был там, за окном, совершенно не было сомнений. То, что никогда раньше, смотря из окна, я не видел его, а сейчас он внезапно появился там, заставило меня вскочить с постели и подбежать к окну, чтобы разглядеть его лучше.

Далеко за крышами и стенами, за холмами и лесами, сквозь толщу серых облаков и промозглую морось пробивался его мертвенный, бледно-голубой свет. Далеко на севере он пульсировал, указывая дорогу неведомым кораблям - вот только к спасительной бухте, или же на смертоносные рифы? Заворожено смотрел я на его холодные пульсации, словно находясь под гипнозом; смотрел - и понимал, что мерцание манит за собой, повелевает моим ногам самим нести меня туда, где на высокой башне мерцает огонёк маяка. А когда ноги мои более не смогут идти, то тело моё безвольно упадёт и поползёт, извиваясь, подобно жалкому червю, покуда не достигнет цели.

Откуда взялся этот маяк? Почему я не видел его раньше? И самое главное - где он находится, и какова высота башни, несущей на себе этого холодного светляка - если я смог увидеть его, сидя в Глазго, хотя до ближайшего побережья - многие и многие мили? Поток вопросов несколько ослабил воздействие на меня этого пульсирующего света, я отвёл на время взгляд от мигающей точки - и не нашёл её больше, когда вернулся зрением в ту же самую область неба. Озадаченный внезапным исчезновением маяка ничуть не меньше, чем его появлением, я лёг в постель, провалившись в сон без снов.

Возможно, с моим психическим здоровьем, отлично от физического, не совсем всё в порядке. Не поэтому ли мне предлагает встретиться доктор Блад? Извини, но я опять погрешу на твоё бегство и последствия его, отразившиеся на мне. Хотя... Наверное, я всегда был немного безумен - иначе бы не мог воссоздавать в своих книгах сюжеты, перед которыми меркли лучшие произведения Мейчена, Дансени и даже По. Помнится, тебе всегда нравилось моё лёгкое безумие и то, какой выход оно находило в моих работах. Но не от этого ли безумия ты и сбежала? Ведь сколь бы ни были интересны безумцы, нормальные адекватные люди будут интереснее всегда. Особенно такие, как чёртова скотина Уиксли!

Прости. Прости. Прости...

Безумно скучаю по тебе. Жду с нетерпением ответного письма. Ну, или звонка. Напоминаю номер: x....x.

Эверетт Б.

10 марта 1920 г.

Здравствуй, Оли!

Знаю, прошло совсем немного времени после моего последнего письма, и, наверное, мне не стоит писать тебе столь много и часто. Ответ от тебя (если он, конечно, существует, на что я уповаю) всё ещё не достиг моего почтового ящика. Это меня угнетает, но я знаю, сколько нужно усилий и времени, чтобы почта пересекла океан. Ведь ты же там, за океаном, в Бостоне, да?

Так вот, я бы не стал писать тебе это письмо, если бы не происходящие вокруг меня события, понуждающие меня к этому.

Прежде всего, хочу сказать, что тоска по тебе усиливается с каждым днём всё сильнее. Странно, почему сейчас, спустя пять лет, которые я провёл в необъяснимом забытьи, а не сразу после твоего ухода. Хотя, возможно, именно сильная тоска в то время и послужила причиной того, что пять лет выпали из моей жизни. Но, тем не менее - будь я человеком суеверным, я бы подумал, что ты, сидя за океаном на коленях у этого чернявого сосунка Уиксли, совершаешь приворотные обряды, преследуя при этом весьма непонятные цели. К чёрту! Хотя я и писал в своё время истории о сверхъестественном, я постоянно готов повторять: никаких высших сил и энергий нет и быть не может! Самовнушение, наркотические галлюцинации, совпадения, последствия различных болезней разума - вот то, за что обычно выдаётся этот постный оккультизм. А эти размножившиеся по всему миру ордены! Их создатели преследуют одну цель - собрать деньги и предаться разврату с женской (а некоторые - и с мужской) половиной адептов на своих церемониях. Разве что такие же шизофреники, да недалёкая деревенщина способны поверить им и им подобным.

Ах да, маяк. Теперь я вижу его каждую ночь. Дождей последнее время нет, поэтому ночами небо до дьявола чисто и усыпано десятками звёзд. Если вначале я думал, что то, что я принял за маяк, на самом деле чудом пробившаяся сквозь тучи звезда, то теперь, когда и среди стаи звёзд этот призрачный огонёк продолжает пульсировать ярче их во много раз, я понимаю - это действительно маяк. Осталось понять, реален ли он, или его свет озаряет лишь мой воспалённый рассудок.

Часть ночи я прикован к окну, наблюдая завораживающие пульсации, а после ложусь спать - и в каждом сне, в каждом чёртовом сне я вижу тебя!

Мне кажется, что маяк и ты как-то связаны. И либо действительно так и есть, либо же я окончательно сдвинулся с ума. Там, далеко на севере... Так иллюзорен - и так реален в то же время.

Я решил один день не выходить на работу, сославшись на плохое самочувствие. Вместо этого я отправился строго на север. Я миновал черту города, дошёл до необжитых мест, забирался на холмы, в надежде прозреть вдали ту колоссальную башню, благодаря которой я каждую ночь вижу в своём окне бледно-голубую крупицу пламени. Но всё тщетно - там, вдали, лишь ещё холмы, пустыри, леса и поля, другие города и посёлки - но никаких башен, никаких маяков. Разве что побережье... Но это полнейший абсурд, это невозможно - сколь высока должна быть башня, и сколь ярок огонь на её вершине, чтобы достичь моего окна в проклятом Глазго!

Я повернул обратно, и достиг дома уже ночью. Поднявшись в свою комнату, я первым делом глянул в окно - и крайне взбудоражился, увидев маяк на своём прежнем месте. Казалось, в этот раз его пульсации источают насмешку; насмешку незримого демиурга над человеком, пытающимся рассуждать о его, демиурга, природе, используя при этом понятия сугубо земные и человеческие. Так я и рухнул, не раздеваясь, в свою постель.

Если бы я не отрицал существование тонких материй, можно было бы всё списать на них. Но поскольку в этом понимании я реалист, то смысл один - моё безумие явно перешло ту грань, за которой находилось до твоего ухода. А это плохо, очень плохо.

30. 11. 1915...

Каждую грёбаную ночь я вижу тебя.

Думаю, на днях я посещу доктора Блада.

Эверетт.

15 марта 1920 г.

Дорогая Оливет!

Кажется, в предыдущем письме я был немного груб. Кажется, письма, что я пишу и посылаю тебе, становятся слишком частыми. Это неправильно, знаю. Ведь мы оба прекрасно знаем, что ничто уже не вернётся назад. Больше нет никаких нас. И порой я смею думать: а были ли мы вообще? Могли бы мы остаться друзьями, изредка встречаться в любимой нами раньше "Брейк анд Брэд" за чашечкой терпкого кофе с виски? Нет. Да, в моих ранах всё ещё копошатся черви, проникшие в мою слабую плоть после твоего ухода, но сверху образовались коросты, сквозь которые лишь изредка сочится гнойная сукровица. Видь же я тебя каждый день (а иначе и быть не могло бы, ибо знай я, что могу тебя видеть каждый день, я бы стремился к этому через все препоны), раны мои исторгали бы постоянные ручейки крови, и всё новые черви бурили бы ходы в моей плоти, в моей душе, буде таковая есть - пока не проели бы всё моё существо, и я бы не рухнул на землю комком истлевших лохмотьев, лишь отдалённо напоминающих человека. Нет, определённо, мы не могли бы стать друзьями.

Но и не писать тебе эти письма я не могу. Что-то толкает меня на это. Возможно, сны, которые я вижу каждую ночь. В них восстают картины прошлого и всевозможные фантазии, общим знаменателем которых служишь Ты. Например, этой ночью мне приснилось, что мы стоим, обнявшись, как первейшие любовники на Земле, в ладье, плывущей в пространстве, полном звёзд и неведомых протуберанцев, пляшущих вокруг наподобие волн при жестоком шторме северных морей. Но ладья плывёт размеренно; звёздные ветра надувают её парус, и она стремится вперёд, в неизвестные дали... И плевать, что ждёт впереди, ведь ты рядом, в моих объятиях. Странные крылатые создания парят над и под нами, взмахи их крыльев смешны в том месте, где априори нет воздуха. Кажется, они что-то говорят. Шепчут слова на неведомом языке; это напоминает молитву какому-то неведомому божеству. Впереди разверзается бездна, ладья проносится над ней невредимой, но чудовищной силой твоё хрупкое тело вырывает из моих объятий, и ты исчезаешь в глубинах, что чернее самой чёрной ночи. Я кричу, и слышу, как крылатые твари хохочут, отставая от ладьи, и кружа над провалом, столь внезапно и фатально возникшим в пространстве...