Разделенные

Приходить в себя после дозы транквилизатора – ощущение не из приятных. Голова просто раскалывается, и вкус во рту ужасный. И в довершение всего кажется, будто у тебя что-то украли.

Мираколина очнулась от того, что кто-то рядом плакал и просил его пощадить. Голос кажется знакомым – похоже, это Тимоти. Да, он явно не из тех, кого готовят к подобным испытаниям. Но Мираколина его все равно не видит, потому что глаза закрыты повязкой из плотной непроницаемой ткани.

– Все хорошо, Тимоти, – говорит она. – Что бы там ни случилось, все будет хорошо.

Услышав ее, Тимоти прекращает рыдать и лишь тихонько всхлипывает и шмыгает носом.

Мираколина решает пошевелиться, чтобы понять, где она и что с ней. Оказывается, она сидит, и у нее болит шея, потому что она просидела так все время, пока была без сознания. Руки связаны за спиной, а ноги привязаны к ножкам стула. Не туго, но достаточно крепко.

– Отлично, – произносит некто, стоящий перед ними. Судя по голосу, это подросток. – Снимите повязки.

Свет не слишком яркий, но все равно режет глаза. Сощурившись, Мираколина ждет: заново привыкает к свету.

Они находятся в помещении с высоким потолком, похожем на бальный зал. Хрустальные канделябры, картины на стенах… наверное, в таком же дворце ожидали казни французские аристократы. Правда, сам дворец – в ужасном состоянии. В крыше зияют дыры, сквозь которые свободно влетают и вылетают голуби. Краска на картинах растрескалась от сырости, и воздух стоит тяжелый запах плесени. Понять, где они находятся и как далеко их увезли, невозможно.

– Извините, что пришлось с вами так поступить, – говорит подросток, сидящий напротив. На французского дворянина он совсем не похож. Да что там, даже на слугу дворянина! Парень одет в джинсы и светло-голубую футболку. Волосы – светло-каштановые и довольно длинные: такое впечатление, что он не стригся уже давно. Скорее всего, они с Мираколиной ровесники, но мальчик кажется старше из-за кругов под глазами, оставшихся в память о бессонных ночах: как будто он видел в своей жизни больше, чем положено подростку. И еще он выглядит больным, хотя Мираколина не понимает, что ее навело на эту мысль.

– Мы боялись, что вы причините себе вред, да и нельзя было раскрывать, куда вас везут. Только так мы могли спасти вас.

– Спасти? – переспрашивает Мираколина, решившись наконец подать голос. – Вот как вы это называете?!

– Сейчас, может, вы так не думаете, но мы вас спасли.

Внезапно Мираколина понимает, кто перед ней, и ее накрывает волна омерзения и злобы. Неужели среди всего, что может случиться с человеком, для нее не нашлось ничего лучшего? За что ее так наказали? Почему она должна была попасть в руки именно ему? Злобу и ненависть, охватившие ее, и так не назовешь душеспасительными, а уж теперь, когда священный обряд так близок… но, как ни старайся, от эмоций не избавишься.

Тимоти издает удивленный возглас, и его мокрые от слез глаза удивленно распахиваются.

– Это ты! – восклицает он с воодушевлением, которое мальчики его возраста обычно проявляют, встретив звезду спорта. – Ты тот парень, уготованный в жертву, который стал Хлопком! Ты – Левий Калдер!

Стоящий напротив подросток кивает и улыбается Тимоти.

– Да, но друзья зовут меня просто Лев.

3

Кам

Запястья. Колени. Шея. Связаны. Чешутся. Чешутся ужасно. И не пошевелиться.

Руки и ноги опутаны сверху донизу, руки туго притянуты к бокам и почти не сгибаются. Удается немного почесаться, совсем чуть-чуть, но от этого становится только хуже.

– Ты очнулся, – произносит чей-то голос, который кажется ему знакомым и в то же время незнакомым. – Очень хорошо. Просто замечательно.

Он с трудом поворачивает шею. Никого. Одни только белые стены.

Где-то рядом скрипнул стул. Еще раз, но ближе. И еще раз, но уже совсем близко. С трудом сфокусировав глаза, он различает женскую фигуру. Женщина переставила кресло, чтобы ему было ее видно, и села, положив ногу на ногу. Кажется, она улыбается, а может быть, и нет.

– А я все думала, когда же ты придешь в себя.

На ней темные брюки и блузка. На ткани узор, но различить его он не в состоянии. Не может даже понять, какого она цвета.

– Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны, – произносит он вслух, вспоминая. – Желтый. Голубой.

Нет, все не то.

Его одолевает кашель. Горло пересохло, и слова выходят наружу с трудом.

– Трава. Деревья.

Опять не то.

– Зеленый, – подсказывает женщина. – Ты это слово пытаешься вспомнить, не так ли? У меня зеленая блузка.

Неужели женщина прочла его мысли? Вряд ли. Наверное, просто догадалась. У нее интеллигентная речь, и говорит она вполголоса. С акцентом. Легкий британский акцент, или что-то в этом роде. Почему-то акцент вызывает у него доверие к женщине.

– Ты меня узнал? – спрашивает она.

– Нет. Да, – медленно произносит он, стараясь понять. Мысли едва ворочаются, голова словно стянута стальным обручем, таким же тугим, как путы, которыми он связан по рукам и ногам.

– Неудивительно, – замечает женщина, – для тебя все как в первый раз. Страшно, наверное.

До этого момента молодому человеку и в голову не приходило, что ему должно быть страшно. Но раз эта женщина в зеленом, сидящая возле него, положив ногу на ногу, говорит, что он должен испытывать страх, значит, ему должно быть страшно. Приступ страха, начавшись, вызывает прилив сил, и он снова пытается освободиться, обдирая руки и ноги, которые начинают болеть еще сильнее. В голове кружит вихрь разрозненных воспоминаний, похожих на осколки стеклянной мозаики, никак не складывающиеся в общую картину. Ему хочется выкрикивать вслух беспорядочные обрывки фраз, возникающие из ниоткуда.

– Рука на раскаленной печке. Удар пряжкой… Нет, мама, нет! Упал с велосипеда. Руку сломал. Нож. Он меня ножом ударил!

– Больно, – подсказывает женщина, продолжающая сидеть в той же невозмутимой позе. – Это слово ты пытаешься вспомнить.

Слово производит магическое действие, – услышав его, он успокаивается.

– Больно, – повторяет он, прислушиваясь к забытым звукам собственной речи, срывающихся с одновременно знакомых и как будто чужих губ. Он прекращает попытки освободиться, и нестерпимая боль превращается в просто режущую, а потом и вовсе исчезает; только зуд ощущается в тех местах, где путы натерли кожу. Но мысли, вернувшиеся, как только ушла боль, продолжают роиться в голове. Все эти воспоминания – ожог, разъяренная мать, сломанная рука и драка на ножах, которой вроде бы как не было, но, в то же время, как будто и была. Неясно когда и каким образом, но все это случилось с ним.

Он бросает взгляд на женщину, которая все так же невозмутимо следит за ним. Теперь, приглядевшись, он различает орнамент на ткани, из которой сшита ее блузка.

– Огор… огр… огер…

– Продолжай, – подбадривает его женщина. – Ты знаешь это слово.

Голова разрывается от напряжения. Юноша старается изо всех сил. Думать – все равно что участвовать в соревнованиях по бегу. На самую длинную дистанцию на Олимпийских играх. Как же она называется? Слово начинается на букву «м».

– Огурцы! – восклицает он с видом триумфатора. – Узор называется «огурцы»! Марафон!

– Да, могу себе представить, как тяжело было вспомнить. Но, ты прав: действительно, марафон, – соглашается женщина, дотрагиваясь до воротника. – Трудно, но оно того стоило! Этот узор, ты прав, называется «огурцы»! – Женщина улыбается, на этот раз уже вполне искренне, и касается лба юноши кончиками пальцев. Ногти у нее короткие, или кожа на лбу лишена чувствительности. – Я же говорила, ты все знаешь.

Лихорадочный бег мыслей постепенно замедляется, и молодой человек все больше укрепляется в мысли, что эта женщина ему знакома. Но кто она, и как они познакомились?

– Кто? – спрашивает он. – Кто? Где? Когда?

– Как, что и почему – подхватывает женщина, улыбаясь. – Вот теперь полный набор.