Среди факиров

Таков был и Берар, который с ужасной точностью исполнял самые противоречивые приказания, отданные этими таинственными пундитами, которых никогда не было видно, но бесконечная власть которых чувствовалась на каждом шагу.

Видя, что ему не остается никакого исхода, Берар скоро успокоился, и успокоение это было вызвано сознанием исполненного долга. В сущности, он сделал все, что мог. Теперь ему оставалось только умереть. И мысль о смерти, к которой пундиты все время приготовляют своих служителей, овладела всем его существом, успокаивая и радуя его.

Он сел на пол, пробормотал несколько заклинаний, отгонявших злых духов и привлекающих добрых. Затем он углубился в самого себя, перебрал в памяти выдающиеся факты своей долгой и трудной жизни и, наконец, остался неподвижным, будто погрузившись в созерцание.

Благодаря состоянию гипноза, в которое факиры могут погружаться очень быстро и очень сильно, они засыпают и делаются нечувствительными к окружающему.

Сев на пол, Берар перестал шевелиться, как мертвец, и, правду сказать, окружающая его таинственная обстановка сильно напоминала могилу. Прошли долгие часы, но начальник тугов все оставался в том же положении. Он как будто застыл, и жизнь его выражалась только слабыми дыхательными движениями. Этот сон должен был быть для него предвестником смерти. Но как ни был глубок этот сон, Берар тем не менее был чувствителен к некоторым внешним явлениям. Так, например, он вздрогнул, когда послышался легкий шум.

Шорох приближался: это были звуки шагов по граниту. Потом невидимая рука подняла опущенную Биканелем дверь. На маленькой лестнице появилась голова, потом туловище на двух длинных, худых ногах. Небольшая голова с правильными, почти нежными чертами, была обрамлена седой, разделенной надвое, бородой, а широкий выпуклый лоб исчезал под правильно расположенными складками огромного индусского тюрбана. На нем был кафтан из белой шерсти, очень легкий и ослепительной чистоты. Маленький кинжал с рукояткой, богато убранной каменьями, выглядывал из-за тонкого белого шелкового пояса. Спустившись на пол комнатки, он слегка отряхнул пыль со своих сандалий, и его живой и кроткий взор обратился на неподвижного факира. Потом он тихо и отчетливо произнес:

— Проснись, Берар!

Факир вдруг открыл глаза, зашевелился, и его черты потеряли свою неподвижность. Он встал, узнал вновь прибывшего и воскликнул:

— Мой учитель!.. Пундит Кришна!.. Мир тебе, саиб!

— И тебе мир, Берар!

Факир продолжал почтительным тоном, оставаясь в преклоненном положении, выражавшем смирение:

— Учитель, я потерпел неудачу, конечно, по своей собственной вине… нашелся человек сильнее и хитрее меня…

— Я знаю, Берар, я все знаю…

— Я заслужил наказание и готов понести его…

— Следуй за мной в комнату Совета! — ответил пундит загадочным тоном.

Когда открылся потайной ход в комнату, то открылась и дверь, приводившаяся в движение тем же механизмом. Они через коридор вошли в огромный зал со сводообразным потолком, богато убранный коврами; у стен его стояли огромные книжные шкафы с десятками тысяч томов.

В глубине зала возвышался балдахин с голубой и белой драпировкой; под ним стояли шесть стульев, расположенных следующим образом: три справа, три слева, а посередине один, самый высокий. Шесть первых были из черного дерева чудной резьбы, седьмой — из слоновой кости с изображениями индусских божеств, выточенных с терпением и законченностью, которые характеризуют восточных художников. Пундит важно сел на стул из слоновой кости и стал ждать. Берар смиренно остановился у двери, но его учитель сказал ему тихим голосом, действующим в сто раз сильнее, чем раскаты грома:

— Подойди, Берар, и садись!

Факир почтительно склонился и сел на очень низкую скамейку, которая, вместе с двенадцатью другими такими же скамейками, находилась в нескольких шагах от ряда стульев.

Дверь тихонько отворилась, и вошел человек. Вновь появившийся был на вид очень стар, но не дряхл; он был одет в подобный описанному кафтан, такой же тюрбан и опирался на палку. Он был высокого роста, худой, с белой бородой и волосами; сморщенная, словно обожженная кожа ложилась ровными морщинами, придававшими его лицу скорее мягкое, чем суровое выражение. Этот старец, почти слепой, носил на своем большом, сухом как кость носу блестящие очки. За ним следовали два человека, одетые только в лангути и с обнаженными головами. Вероятно, это были факиры.

— Мир тебе, Рам-Тар! — сказал в виде приветствия пундит Кришна.

— И тебе мир, Кришна, — ответил старец, садясь на стул черного дерева, между тем как факиры пошли и сели около Берара.

Один за другим пришли и остальные пундиты, каждый в сопровождении одного или двух факиров. Все они были более или менее стары, одеты очень просто, видимо, презирали роскошь; и у всех на правом плече была «красная нить» — тоненький шелковый шнурок, знак браминской касты. Они уселись на черных стульях и образовали довольно величественную группу под председательством учителя Берара, пундита Кришны.

В этой группе, простота которой имела что-то царственно-внушительное, сразу бросалась в глаза одна особенность. Все эти люди имели между собой удивительное сходство, сходство, какое существует между членами одного семейства, и которое еще усиливалось при виде одинаковых манер, одних и тех же жестов, которые никогда не встречаются у других людей. Однако в самой их внешности не было ничего бросающегося в глаза. Напротив, казалось, что они все приняли какой-то сероватый оттенок пыли или паутины, стушевавший контуры и придававший этим старцам вид добровольно потускневших теней. Наружность не имеет никакого значения для этих людей, знаменитых по рождению и еще более знаменитых по своей учености, людей, которые могли бы, если б хотели, пользоваться какими угодно почестями, богатством и всякими удовольствиями.

Кто они? Откуда они являются? Как они живут? Имена их едва известны самому небольшому числу лиц. Каждый из них есть Саньяси (отказавшийся от всего), Яти (победивший себя), Паривраджака (ведущий блуждающую жизнь). Народ питает к ним самое глубокое уважение, смешанное со смутным и таинственным ужасом. Правительство их не признает, но боится и ненавидит. Победители всегда питали инстинктивную ненависть к мыслителям. Впрочем, эти ученые мужи, враги шума и роскоши, отличающиеся строгими нравами и широкой терпимостью, отделены целой пропастью от грубых, эгоистичных, пресыщенных и часто невежественных англичан. Тем не менее, правительство королевы не старается их уничтожить и строго следит за тем, чтоб их не оскорбляли. Оно инстинктивно чувствует, что они представляют собой силу, тем более ужасную, что она неопределенна и никому не известна, но что ее проявления могут быть при случае очень страшны.

Когда затрагивают верования пундитов, покушаются отнять их привилегии, когда в их лице нарушают человеческую свободу, тогда месть их не знает пределов. Они тогда отпускают своих факиров в самые центры цивилизации и заставляют их совершать самые ужасные преступления.

Так они отомстили за смерть своего брата Нариндры и за оскорбления, бессмысленно нанесенные его останкам.

Сидя на своих низких скамейках, неподвижные, сосредоточенные, всецело поглощенные уважением к своим учителям, факиры слушали, не понимая впрочем ни слова, разговор, который пундиты вели на священном языке. Те говорили долго, и их серьезные голоса передавали друг другу мотивы собрания, на которое они были созваны из самых отдаленных концов Индии. Речь их струилась, как ручеек, и на этих суровых масках нельзя было увидеть ни следа удивления или волнения. Это были действительно необыкновенные люди, победившие все страсти и сложившие их к ногам одной: жажды расширять свои знания.

После долгих совещаний Кришна повернулся к группе факиров и сказал:

— Берар, подойди сюда!

Начальник тугов без страха, но и без хвастливого, напускного презрения ко всему приблизился к этим старцам, которые из ученых вдруг превратились в судей.