Страница 10 из 25
На сирых и убогих боярыня истратила треть огромного состояния. Дома же ходила в заплатанной одежде, а под ней сокровенно носила власяницу, которую надевала, благословляясь у духовного отца:
– Благослови-де до смерти носить! Вдова-де я молодая после мужа своего, государя, осталася. Пускай-де тело свое умучю постом, и жаждею, и прочим оскорблением. И в девках-де, батюшко, любила Богу молитися. Кольми же во вдовах подобает прилежати о души, веще бессмертней[82].
Набожная боярыня щедро подавала милостыню на храмы и монастыри. В своем доме привечала прокаженных, юродивых и странников. Один из странников, инок Трифилий, рассказал Феодосии о благочестивой подвижнице, старице Мелании – ученице Аввакума. Морозова пригласила старицу к себе и стала ее смиренной послушницей.
Опытная и учительная инокиня, Мелания наставляла боярыню «сотворити всякое богоугодное дело». Вместе они ходили по тюрьмам и разносили милостыню. Вместе, встав затемно, ежедневно обходили московские святыни и поклонялись им.
В это же время Феодосия захотела принять иночество. Неоднократно она обращалась к наставнице, умоляя постричь ее, но Мелания не спешила. Тайный постриг состоялся лишь осенью 1670 года, когда в Москве прилучился старообрядческий проповедник, игумен Досифей, который и совершил чин пострижения. Боярыня Феодосия стала черницей Феодорой.
Новоначальная инокиня предалась суровому подвигу – посту, молитве и молчанию. И совершенно устранилась от домашних дел, которые препоручила верным людям.
Между тем царь, овдовевший в 1669 году, решил жениться во второй раз. Избранницей государя стала Наталья Кирилловна Нарышкина, будущая мать Петра I. Брачный пир должен был состояться 22 января 1671 года. На него позвали и Морозову, первую придворную боярыню.
Но боярыни Морозовой больше не было, была смиренная инокиня Феодора. И она отказалась, сославшись на болезнь:
– Ноги мои зело прискорбны и не могу ни ходить, ни стоять.
Царь не поверил отговорке и воспринял отказ как оскорбление. Топая ногами, «тишайший» государь в гневе кричал:
– Возгордилась!
С той поры он возненавидел боярыню и искал случая покарать ее за «гордыню», а заодно и присоединить к казне огромное состояние Морозовых. От недоброжелателей боярыни царь узнал, что она придерживается старообрядчества, и это послужило поводом для опалы.
В начале Рождественского поста 1671 года стало ясно, что Морозову арестуют. Государь сам говорил об этом с приближенными, среди которых был кравчий, князь Петр Семенович Урусов, муж Евдокии – младшей сестры боярыни.
Вечером 15 ноября за ужином Урусов рассказал о готовящемся аресте свояченицы и разрешил жене навестить сестру, повидаться в последний раз. Евдокия допоздна задержалась в доме Морозовой и осталась у нее ночевать. А дома княгиню ждали дети: три дочки и сынок Васенька.
Глубокой ночью раздался стук в ворота, крики и лай собак. За Морозовой приехали. Боярыня пробудилась в испуге, но Евдокия ободрила ее:
– Матушка-сестрица, дерзай! Не бойся – с нами Христос!
Сестры помолились и испросили друг у друга благословения свидетельствовать истину. Феодора спрятала Урусову в чулане, а сама вновь легла на пуховик под иконами.
Тут в опочивальню без стука и приглашения вошел в сопровождении дьяков и стрельцов Иоаким, архимандрит Чудова монастыря, будущий всероссийский патриарх. Он объявил, что прибыл от самого царя, и заставил Феодору встать для допроса.
Начался обыск и в чулане нашли княгиню. Иоаким стал допрашивать Феодору:
– Как ты крестишься и как молитву творишь?
Она сложила двуперстное крестное знамение и показала ему. Так же поступила и Евдокия, бывшая, как и сестра, старообрядкой и духовной дочерью протопопа Аввакума. Этого было достаточно.
С усмешкой Иоаким обратился к боярыне:
– Не умела ты жить в покорении, но утвердилась в своем прекословии, посему постигло тебя царское повеление, чтобы изгнать тебя из дома твоего. Полно тебе жить на высоте, сойди вниз. Встав, иди отсюда!
Но Морозова не повиновалась приказу архимандрита, и ее силой вынесли из опочивальни. Сестер заковали в ножные кандалы и заперли в подвале, а боярским холопам велели крепко стеречь свою госпожу.
Через два дня с сестер сняли цепи и повели в Кремль, в Чудов монастырь на допрос к митрополиту Павлу Крутицкому и архимандриту Иоакиму. На допросе Феодора держалась мужественно, ее не смущали ни слова о покорности царю, ни призывы вспомнить о сыне и домашнем хозяйстве.
На все возражения церковных иерархов она отвечала:
– Все вы еретики, власти, от первого и до последнего! Разделите между собой глаголы мои!
Так же твердо держалась и княгиня Урусова. Сестер вновь заковали и отправили на двор Морозовой.
На следующий день к узницам приехал думный дьяк и привез тяжелые цепи с ошейниками, которыми заменили легкие кандалы. Феодора целовала новые вериги и радостно восклицала:
– Слава Тебе, Господи, что сподобил меня узы апостола Павла возложить на себя!
Потом сестер разлучили. Княгиню Урусову отвели под крепкий начал в Алексеевский монастырь. А боярыню Морозову посадили на дровни и повезли в тюрьму, на бывшее подворье Псково-Печерского монастыря.
Ее везли через Кремль, мимо царских теремов. Думая, что государь из своих покоев смотрит на ее позор, Феодора под звон цепей осеняла себя крестным знамением и простирала к царским окнам десницу с двуперстием.
Этот момент изобразил на знаменитой картине живописец Василий Иванович Суриков. По картине «Боярыня Морозова» (1887), хранящейся в Третьяковской галерее, старообрядческая мученица известна всему миру.
Заснеженная улица старой Москвы, толпа расступается перед дровнями, на которых сидит закованная в цепи немолодая женщина в черном. «Художник остановился на изображении момента увоза Морозовой на допрос, после которого она не возвратится и умрет в ссылке и заточении. Весь сложный строй чувств и переживаний, в котором раскрываются мысли и чувства народа, сложная реакция его на изображенное здесь событие составляют суть содержания»[83].
Сам художник вспоминал: «А то раз ворону на снегу увидал. Сидит ворона на снегу и крыло одно отставила, черным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом боярыню Морозову написал»[84].
Безусловно, ярчайшее впечатление от картины – лицо Морозовой. Суриков никак не мог найти его: «Я на картине сперва толпу написал, а ее после. И как ни напишу ее лицо – толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось»[85].
После долгих поисков художник, наконец, увидел лицо одной уральской староверки, приехавшей в Москву: «Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил ее в картину – она всех победила»[86].
Во время длительного темничного заключения Морозовой умер «от многия печали» болезненный Иван Глебович. Узнав о кончине ненаглядного сына, Феодора рыдала так горько, что даже надзиратели плакали от жалости.
Так же убивалась о своих детях и Евдокия Урусова, томившаяся в одиночном заключении в Алексеевском монастыре. На волю, «птенцам сирым» и духовному отцу, она посылала многочисленные письма, которые Аввакум метко называл «оханьем», так горестны и эмоциональны они были.
К счастью, до наших дней сохранились послания княгини к детям – памятник великой материнской любви. В них чувствуется и безмерная тоска, и твердая воля матери, желающей наставить детей на путь спасения.
Сыну Васеньке, например, Урусова писала: «Буде ты, любезной мой, возлюбишь веру истинную, старую, а от нового от всего станешь беречися, и ты будешь от Бога вечно помилован… А буде грех ради моих возлюбишь ты нынешнею, новою веру, и ты скоро умрешь и тамо станешь в будущем мучитца. И меня не нарекай уш себе матерью! Уш я не мать тебе, буде ты возлюбишь нынешную, новую»[87].
82
Аввакум, прот. О трех исповедницах слово плачевное // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. М., 1989. С. 448–449.
83
Гольдштейн С. Н. В. И. Суриков: 1848–1916. М., 1941. С. 36.
84
Василий Иванович Суриков: Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1977. С. 170.
85
Там же. С. 185.
86
Там же.
87
Письма Е. П. Урусовой // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 1. М., 1988. С. 588.