Тюфяк

- Честь имею представить вам господина барона, - говорил Масуров. Прошу покорнейше к столу. Я надеюсь, что ваше баронство не откажет нам в чести выпить с нами чашку чаю. Милости прошу. Чаю нам, Лиза, самого сладкого, как, например, поцелуй любви! Что, важно сказано? Эх, черт возьми! Я когда-то ведь стихи писал. Помнишь, Лиза, как ты еще была невестой, я к тебе акростих написал:

Лицом прелестна, как богиня

Или как будто б сам амур,

За все, за все тебя я обожаю ныне,

А прежде все влюблялся в дур.

Этот акростих Михайло Николаич тоже создал экспромтом.

- Что, ведь недурно?.. Ну, а ваше баронство, вы, я думаю, переписали акростихов всякого рода: и к Катенькам, и к Машенькам, и к Лизанькам - ко всему женскому календарю. Нынче, впрочем, я очень начал любить Перепетую, потому что имя это носит драгоценная для меня особа, собственно моя тетка. На днях дала триста рублей взаймы. Что же вы трубки не курите? Малый, дай трубку, вычисти хорошенько, горячей водой промой, знаешь!.. Люблю я вас, Александр Сергеич, ей-богу, славный вы человек!

Бахтиаров поклонился.

- Право, ей-богу, - продолжал Масуров, - я очень склонен к дружбе. Будь я подлец, если не готов вот так, как теперь мы сидим, прожить десять лет в деревне. Жена... приятель, - черт возьми! Чего же больше?

Так говорил без умолку Масуров, очень обрадованный приездом Бахтиарова. Он потом рассказал, что в Малороссии даже и были такие два помещика и жили почти таким образом в деревне, один женатый, а другой холостой, и что прожили, кажется, двадцать лет, никуда не выезжая. Бахтиаров заметно мало слушал хозяина, и все внимание его было обращено на хозяйку. Лизавета Васильевна занималась с сидевшим около нее Костей, с которым случилось весьма печальное приключение: он забил в рот огромный кусок кренделя, намоченный в горячем чае, и обжегся. "Выброси", - говорила мать, но Костя не выпускал и со слезами на глазах продолжал управляться с горячим куском. Наконец, терпения не стало: он заплакал. Мать взяла его к себе на руки и утешала, говоря, что это ничего, что все прошло. Ребенок утешился и, став к матери на колени, начал с нею играть, заливался громким смехом и притопывал ножонками.

Вот на что смотрел с искренним чувством Бахтиаров.

- Юлия Владимировна приехала, - сказал вошедший слуга.

- А! - закричал Масуров и бросился встречать гостью.

Лизавета Васильевна взглянула на Бахтиарова и вышла в залу. В лице губернского льва ясно обозначилась досада.

Здесь я должен вернуться несколько назад. Бешметева, по отъезде Бахтиарова, осталась, как мы знаем, в странном состоянии духа. Ей очень хотелось скорей его опять увидеть и поговорить с ним. У ней едва достало терпения дождаться того времени, в которое Павел обыкновенно снова уходил в вечернее присутствие. Наконец время это пришло. Юлия тотчас же написала к Бахтиарову страшно страстную записку, в которой заклинала его прийти к ней на вечер. Воротившаяся горничная донесла, что Бахтиарова нет дома и что он сейчас куда-то уехал со двора. Юлия едва не умерла от досады. Но где ему быть? Куда он уехал? Неужели он отправился к Масуровым? И в сердце Юлии Владимировны забушевало то же чувство ревности, которое, за несколько часов, так сильно мучило Лизавету Васильевну, и она, подобно той, вздумала съездить к невестке и посмотреть, что там делается. Но на лошади уехал Павел. Нетерпение Юлии было слишком сильно. Она не в состоянии была даже подождать экипажа и пешком отправилась к Масуровым. Шла она, видно, очень быстро, потому что, придя в лакейскую, принуждена была сесть и едва уже переводила дыхание.

- Сестрица, прекраснейшая из всех сестриц! - говорил Масуров, целуя ее руку. - Ужасно как я люблю целовать ваши ручки. Что это какие вы бледные? Не опять ли истерика?

- Нет, я пешком пришла... устала. Кто у вас?

- Никого нет, всё свои.

- Кто же?

- Один только Бахтиаров.

Юлия вздрогнула, но, впрочем, встала и пошла в залу, где ее встретила хозяйка.

- Вот как я вам скоро отплатила визит - даже пешком пришла. Павел уехал, но мне хотелось пройтись.

Войдя в гостиную, Юлия небрежно кивнула головой Бахтиарову и села на диван. Михайло Николаич не замедлил усесться близ нее.

- Помните, сестрица, как я вас снегом-то оттирал, - начал он. - Вы такие были тогда хорошенькие, что просто ужас...

- А теперь что же? - спросила Юлия.

- А теперь еще лучше - честное слово! Знаете что, сестрица, признаться вам? - продолжал Масуров.

- В чем признаться?

- Я в вас влюблен.

- Право? Отчего же вы давно мне этого не скажете? Бедненький! Мне вас очень жаль.

- А вы, я думаю, кузина, меня терпеть не можете?

- Напротив; вы сами у нас никогда не бываете.

Юлия Владимировна любезничала с Масуровым для того, чтобы досадить Бахтиарову, но, к вящему ее мучению, заметила, что тот почти не обращает на нее внимания и разговаривает вполголоса с Лизаветой Васильевной. Ей очень хотелось к ним прислушаться. Но голос Михайла Николаича заглушал все их слова.

Юлия справедливо желала послушать разговор Бахтиарова с Лизаветой Васильевной, который был весьма многозначителен.

- Я не мог исполнить своего слова и не видеть вас, - говорил вполголоса и с чувством Бахтиаров.

- Вы, верно, приехали к мужу, - отвечала тоже вполголоса Масурова.

- Нет, я приехал вас видеть.

- Merci.

- Позвольте мне опять бывать у вас, видеть вас хоть ненадолго, хоть на минуту.

- Как вы смешны, Бахтиаров!

- Чем же?

- Тем, что - говорите теперь...

Бахтиаров насупился. В это время на него взглянула Бешметева.

- Monsieur Бахтиаров, есть с вами лошадь? - спросила она.

- Есть, - отвечал тот.

- Довезите меня до дому - я пешком.

Бахтиаров несколько минут думал.

- С большим удовольствием, - отвечал он и отошел от Лизаветы Васильевны.

Здесь я должен заметить, что Юлия решилась на опасную и не весьма приличную поездку с Бахтиаровым с целью досадить Лизавете Васильевне. Тот, с своей стороны, согласился на это с удовольствием, имея в виду окончательно возбудить ревность в Масуровой.

После вышеописанной сцены всем сделалось как-то неловко: Лизавета Васильевна потупилась; Бахтиаров сел поодаль и продолжал по временам взглядывать на нее. Юлия была в тревожном состоянии и едва могла выслушивать любезности Масурова, который уверял ее, что он никому в мире так не завидует, как Павлу. Через четверть часа Юлия уехала вместе с Бахтиаровым. Масуров очень просил было взять его с собою и позволить ему встать на запятки; но запятки были заняты лакеем. М-me Бешметева села в экипаж, почти не помня себя от ревности. В противном случае, как я уже и прежде успел заметить, она никак бы не позволила себе сделать подобного неосторожного поступка.

- И после этого вы скажете, что у вас ничего нет с Масуровой? - сказала она, схватив своего обожателя за руку и крепко сжав ее.

- Что же такое у меня с ней?

- Как что? Зачем ты сегодня к ним приехал?

- Так, от нечего делать.

- Послушай, зачем ты меня обманываешь? Если не любишь, скажи мне прямо. Что у тебя за желание терзать и мучить бедную женщину, которая тебя боготворит?

После этих слов Юлия принялась потихоньку плакать.

- Перестаньте, Юлия; вы до безумия ревнивы, - говорил Бахтиаров. Пойдемте, мы приехали.

Бешметева опомнилась.

- Где мы? - спросила она, заметив, что это был не их дом.

- Выходите, madame, - говорил вышедший уже Бахтиаров.

- Что ты хочешь со мной делать? - почти вскрикнула Юлия. - Ни за что... ни за что в свете! Лучше умру, а не пойду!

Бахтиаров пожал плечами и захлопнул дверцы экипажа.

- К Бешметевым, - сказал он кучеру и, не поклонившись Юлии, ушел в дом.