Свидание на троих

Любка

На дворе стояла весна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Месяц май, день недели – понедельник.

Понедельник был самым обыкновенным. В меру скучным после воскресенья, в меру тяжеловатым с недосыпа. Но сегодня все события проходили на автомате, проходя мимо Любкиного сознания, ибо она пребывала в растрепанных чувствах. Нет, не подумайте, вовсе не в расстроенных, а именно в растрепанных. У нее никак не получалось выстроить в правильной последовательности мысли и планы. К тому же и тех, и других было явно с избытком, поэтому нужно было еще и определить, какие важные, а какие – нет. И лишние выбросить к собачьим чертям. А вдруг не угадаешь и выбросишь важные?!

Ну вот сами посудите: кавалеров у нее на данный момент целых трое: черноволосый и черноглазый Жора Жопкин, гармонист и душа компании, предмет поголовных воздыханий всех девчонок маленького городка. С некоторых пор он явно пытался подкатить именно к Любе, устраивал разные хохмы в ее присутствии и не сказать, что он ей не нравился. А как смешно он умел «ставить на место» новеньких учительниц школы рабочей молодежи! Приходила такая краля, вся в строгом синем, да с кружевным воротничком, очками в пол-лица, указкой и журналом подмышкой… Каблучками по коридору цок-цок-цок! Входит такая в класс, губки поджатые, глазки со стрелками, морда министерская…

- Здравствуйте, садитесь! Кто сегодня присутствует в классе? Аверьянов Василий!

- Есть!

- Банникова Таисия!

- Я!

- Евстафьев Алексей!

- Присутствую!

- Жо… Жо… Георгий Жоп… Как?!!!

- Да Жопкин я, Жора Жопкин! – вальяжно поднимался красавчик из-за парты, и в миг растерявшая всю напыщенность, красная как вареный рак училка, суетливо тыкала карандашиком в журнал, пытаясь разглядеть сквозь съехавшие очки следующую по списку фамилию.

- Люб, хватит лыбиться, работай давай, вон Кондратьич идет, щас как увидит, как заорёт! – ткнула локтем в бок Галка, и Любка, спохватившись, закусила губу и склонилась над конвейером, возвращаясь в реалии рабочей смены.

Как только гроза в виде Кондратьича, кряхтя и покашливая, прошла стороной и вышла из цеха, Любкины мысли вновь закрутились вокруг насущных проблем. Второй из кавалеров, во всех смыслах положительный бригадир электриков, был ее постоянной тенью. И на танцплощадке, куда не глянь – везде оказывался он; и в кино приглашал, и домой провожать порывался. И свиду – ничего себе, вполне даже ничего. И комнату, говорит, ему отдельную дадут в общежитии, если женится. Это он с намеком, и смотрел – как Люба отреагирует. А она что … Есть и есть. Простой и понятный, весь как на ладони. На работе за целый день надоест, после работы рядом вертится, так еще и замуж за него?! Вот ещё… И поддакивала: «Да, Коля, уважают тебя на работе!..»

А на прошлой неделе город взбаламутил слух, что на Бромный завод прислали нового молодого специалиста. Вроде как в заводском общежитии его сразу в отдельную комнату поселили, значит – специалист-то – ценный! И непьющий, и серьезный, и главное - неженатый!!!

- Любань, слыхала? А этот… новенький с Бромного… Девчонки говорят, воспитанный – страсть! Ко всем на «вы» и по имени-отчеству, и ничего такого – ни-ни!

- Сама-то видела его? Может, наврали, а ты и поверила?

- Да ты чё! Не врут, честное комсомольское! Бронька с ним уже две смены отработала, она не соврет! Говорит, - блондин… В очках, правда.

- Фиии!!! Очкарик! - разочарованно выдохнула Любка. Сморщила носик и припечатала: - Умереть - не встать, какой красавец! Как раз для Броньки!

- Люб, да погоди ты! Давай в воскресенье на танцы сходим, а? Может, и он там будет, вот и поглядим, красавец или нет!

- Ну сходим, сходим! Все равно и так собирались .

- Любань… А я тогда платье дошью, и «лодочки» у Нинки попрошу, она все равно в ночную… И-и-и!!! – тоненько запищала Галка и унеслась в свой угол цеха.

… В воскресенье, как и договаривались, ближе к вечеру пошли в парк. Вышли вдвоём, но пока добрались до танцплощадки, еще подружек прибилось, как репьяхов к собачьему хвосту. Погода была отменная, середина мая на юге – это уже давно лето. Благоухали клумбы, кипенно-белым и розовым светились в ранних сумерках кусты и деревья, и девушки в цветистых летних платьицах казались диковинными цветами на широких аллеях городского парка.

Постояли поодаль, потянули время, пока народ соберется, и только потом, будто нехотя, купили билетики и вошли внутрь высокой кованой ограды. На бетонном круге для танцев было не протолкнуться, но еще больше народу толпилось у забора. Скамейки, стоящие почти впритык друг к другу по всей окружности, были забиты под завязку. Девушки на сиденьях, парни на спинках, а кому места не хватило – плотными кучками по бокам и сзади. Были и такие, кто подпирали спинами забор. На их угрюмых лицах выражение безнадеги иногда сменялось робкой надеждой; но скользнув, подобно лучику солнца в пасмурный день, надежда быстро исчезала и оставляла неудачников при своём, при кислом…

- Любаня, Галка, девчата – идите к нам, мы здесь! – звонко выкрикнул девичий голосок из толпы, и девушки, разглядев машущие им руки, вскоре протиснулись к одной из скамеек, где собрались все с соко-винного.

- Галь, а примарафетилась-то как, платье – новое, что ль?

- Да новое, новое! Она когда еще его кроила, наконец-то дошила!

- А че за спешка? Пусть бы и дальше валялось… Галь, а Галь! Признайся – для кого нарядилась?

- А для новенького с Бромного!

- Ну что вы за люди такие?! – деланно возмутилась Галка. – Я его в глаза не видела, больно надо! У нас что, своих парней нет? – продолжала негодовать она, исподтишка осматривая собравшуюся пуюлику и пытаясь понять, пришел этот новенький или нет.

- Не туда смотришь, Галь. Налево гляди, где фонарь. Рядом с Гришкой стоит. В рубашке белой, - видишь?

Любка все это время с безучастным видом ощипывала гроздь акации, отправляя полные нектара цветки в рот. Процесс поглотил ее целиком, цветы были почти такими же вкусными, как конфеты, и, расслышав лишь последнюю фразу из всего разговора, она автоматически повернулась туда, куда подсказывали посмотреть Галке.

Среди парней с Бромного завода и впрямь стоял незнакомый молодой мужчина. Ему наперебой что-то рассказывали, а он внимательно слушал, глядя говорящему в глаза, иногда улыбался и изредка отвечал. Роста чуть выше среднего, стройный, скорее даже сухощавый. Белоснежная отутюженная рубашка с расстегнутым воротом и короткими рукавами, открывающими красивые сильные руки. Сдержанные жесты, строгая поза и такой же строгий профиль с прямым тонким носом. Цвета выгоревшей соломы волосы, аккуратно подстриженные и зачесанные по моде назад. Бледная кожа, как и у всех блондинов, еще совсем не тронута южным загаром. И очки. Огромные, нелепые, в темной роговой оправе, из-за которой этот молодой, в сущности, человек, выглядел гораздо старше своих лет.

- Ой, какой представительный! – выдохнула Галка, а Любка, убитая наповал этими очками, разочарованно отвернулась.

Тем временем, отыгравший положенные для первой части вечера польки и вальсы, баянист унес стул в темные недра эстрады-ракушки, убрал инструмент в футляр и поставил на него, как на стол, помятый заслуженный термос. Отвинтил крышку, нацедил в нее из термоса плодово-ягодного. Сел, вытянул затекшие ноги, и, потягивая прохладное винцо, наслаждался заслуженным отдыхом, наблюдая за веселящейся молодежью.

Ему на смену принесли радиолу и стопку грампластинок. Электрик поколдовал над проводами и на танцплощадке воцарился рок-н-рол: «Буги-Вуги» сменялись чарльстоном, затем шейком, биг-битом и еще чем-то незнакомо-иностранным. Но чаще всего, под одобрительный свист танцующих, ставили твист. Казалось, его можно было танцевать бесконечно, самозабвенно «давя окурки» сначала одной, потом другой, и наконец – обеими ногами сразу.